— Да тот же самый, — ответил Осано.

— Я туда звонил несколько раз, но никто не отвечал.

— Да я тут был в Мексике, работал над книгой. Поедал все эти бобы да тако…[10] Поэтому я так чертовски и растолстел. Чарли Браун не прибавила ни грамма, а ела, между прочим, в десять раз больше меня. — Он похлопал Чарли Браун по плечу, сдавив пальцами ее плоть.

— Чарли Браун, — проговорил он, — если ты умрешь раньше меня, я попрошу, чтобы они разрезали тебя и посмотрели, что там у тебя такое внутри, что не дает тебе толстеть.

Она улыбнулась ему в ответ.

— Да, кстати, я проголодалась.

Чтобы немножко приподнять атмосферу, я заказал нам ленч. Я выбрал простой салат, Осано омлет, а Чарли Браун заказала гамбургер с жареным картофелем, бифштекс с овощами, салат плюс яблочный пирог с тремя сортами мороженого. Мы с Осано веселились, разглядывая изумленных людей, наблюдающих за Чарли Браун. Они не верили своим глазам. Пара мужчин в соседней кабинке оживленно комментировали происходящее в надежде привлечь наше внимание, чтобы использовать это как предлог и заговорить с Чарли Браун. Но Осано с Чарли не обращали на них никакого внимания.

Я заплатил по счету и, уходя, пообещал Осано, что позвоню ему, как только приеду в Нью-Йорк.

— Было бы здорово, — обрадовался он. — Я дал согласие выступить перед съездом этих баб из феминистского фронта, это будет в следующем месяце, и мне нужно, чтоб ты меня морально поддержал, Мерлин. Как насчет сначала пообедать где-нибудь вместе, а потом дойти на это их сборище?

Что— то не очень мне это было по душе. Никаких съездов мне посещать не хотелось, это уж точно, и я подумал, что Осано опять наверняка попадет в какой-нибудь переплет, и мне снова придется его вытаскивать. Но все же я согласился.

Никто из нас пока ни словом не обмолвился о Дженел. И я решил спросить о ней:

— Ты Дженел не видел, здесь она?

— Нет, — ответил он, — а ты?

— Мы с ней уже давно не виделись.

Осано смотрел на меня. На мгновение его глаза вновь стали прежними — светло-зелеными. Потом он улыбнулся с грустью.

— Нельзя отпускать такую девушку, — сказал он. — За всю жизнь такая может встретиться лишь однажды. Типа как за всю жизнь можно написать лишь одну большую книгу.

Я пожал плечами, и мы еще раз пожали друг другу руки. Поцеловав Чарли в щечку, я ушел.

В тот день я пошел на обсуждение сценария на студию. Были Джефф Уэгон, Эдди Лансер и режиссер Саймон Белфорт. Про то, какими грубиянами бывают писатели по отношению к режиссерам и продюсерам ходило много забавных историй. Я никогда этому не верил, считая все это вздором. Но при обсуждении я впервые понял, отчего, собственно говоря, такие вещи происходят. По сути Джефф Уэгон и его режиссер требовали от нас написания какой-то другой истории, лишь отдаленно связанной с моим романом. Я сидел, не вмешиваясь, давая Эдди Лансеру поспорить и повозражать, и наконец, утомившись, он сказал Джеффу Уэгону:

— Послушай, я не утверждаю, что я умнее тебя, я утверждаю всего лишь, что мне больше везет. Я написал четыре сценария подряд, и все картины стали хитами. Почему бы не прислушаться к моему мнению?

Этот аргумент показался мне весьма удачным, но на физиономиях Джеффа Уэгона и режиссера читалось только изумление. О чем им долдонит Эдди Лансер, они не могли взять в толк, и я видел, что переубедить их не удастся.

Наконец Эдди Лансер сказал:

— Я сожалею, но если вы собираетесь продолжать в том же духе, ребята, мне придется уйти с этой картины.

— О’кей, — сказал Джефф. — А ты, Мерлин?

— Не вижу, с какой стати я должен писать это по вашему варианту, — сказал я. — Навряд ли мне удастся сделать это хорошо.

— Достаточно откровенно, — прокомментировал Джефф Уэгон. — Мне жаль. Ладно, есть ли у вас на примете какой-нибудь автор, кто мог бы работать с нами на этой картине и иногда консультироваться с вами обоими? Вы сделали большую часть работы. Это бы нам очень помогло.

У меня мелькнула мысль, что эту работу я мог бы предложить Осано. Я знал, что с деньгами у него катастрофа, и что, если я назову своим напарником Осано, они тут же подпишут с ним договор. Но потом подумал: вот Осано на обсуждении сценария, вот он получает указания от таких людей как Джефф Уэгон и этот режиссер. Осано все еще оставался одной из самых значительных фигур в американской литературе. Но ведь эти ребята, думал я, смешают его с дерьмом и выкинут к чертовой матери. И решил не заикаться об Осано.

И уже ночью, безуспешно пытаясь заснуть, я понял, что истинной-то причиной моего решения относительно Осано было желание наказать его за Дженел.

Утром позвонил Эдди Лансер. Он рассказал мне, что встречался со своим агентом и, по словам агента, студия и Джефф Уэгон предлагают ему дополнительный гонорар в пятьдесят тысяч: если он останется на картине. Что я об этом думаю?

Я сказал Эдди, что абсолютно не возражаю, и что это его дело, но лично я возвращаться не собираюсь. Эдди пытался уговорить меня.

— Я скажу им, что не вернусь, если они не возьмут назад и тебя и не заплатят тебе двадцать пять тысяч долларов, — сказал он. — Я уверен, что они пойдут на это.

И снова я подумал об Осано и снова отказался от этой идеи. Эдди продолжал:

— Мой агент сказал мне, что, если я не вернусь на картину, студия возьмет других писателей и попытается получить для них кредит под картину. Теперь смотри, если мы не получаем кредит по сценарию, мы, когда выйдет картина, теряем деньги по контракту с Гильдией Писателей и наши проценты от ее показа по ТВ. Чистого дохода непосредственно за сценарий нам обоим, тоже, видимо не видать, как собственных ушей. На то, что фильм станет большим хитом, шансов не так уж много, но если это произойдет, мы будем потом локти кусать. Все это может вылиться в солидный куш, но я не вернусь на картину, если ты считаешь, что мы должны держаться вместе и попытаться спасти наш вариант.

— Наорать мне на эти проценты, — возмущенно сказал я. — И на кредит, да и что за сценарий-то получается? Это же халтура, моим романом тут и не пахнет. Но ты поступай как знаешь. Мне действительно уже все равно. Говорю совершенно серьезно.

— Ладно, — миролюбиво проговорил Эдди, — пока я с ним работаю, я постараюсь спасти твой кредит. Когда буду в Нью-Йорке, позвоню, и мы сходим пообедать.

— Отлично, — сказал я. — Ни пуха тебе в борьбе с Джеффом Уэгоном.

— К черту, — ответил Эдди.

Остаток дня я перевозил вещи из своего офиса на студии и ходил по магазинам. Лететь тем же рейсом, что и Осано с Чарли Браун мне не хотелось. Не позвонить ли Дженел, подумал я. Но не стал.

Спустя месяц мне в Нью-Йорк позвонил Джефф Уэгон. Он сказал, что, по мысли Саймона Белфорта, вместе со мной и Лансером Фрэнк Ричетти тоже должен получить кредит.

— Эдди Лансер все еще работает на картине? — спросил я.

— Да, — ответил Джефф Уэгон.

— О’кей. Удачи вам.

— Спасибо, — сказал Уэгон. — Мы будем держать тебя в курсе дела. Увидимся на вручении призов Академии.

И он повесил трубку. Это было смешно. Они делали не картину, а барахло, и Уэгон пытался еще что-то вякать про призы Академии. Я почувствовал, что Эдди Лансер предал меня, оставшись на картине. Как-то раз Уэгон сказал о нем абсолютно справедливую вещь, что Эдди Лансер прирожденный сценарист. Но он также был прирожденным романистом, но я знал, что романы он писать больше никогда не будет.

Еще вот что было забавно: хотя я и дрался за сценарий, а он становился все хуже и хуже, и тогда я принял решение уйти, тем не менее я чувствовал себя задетым. И еще, я думаю, в глубине души я все-таки надеялся, что, если бы я вернулся в Калифорнию для работы над сценарием, я мог бы встретиться с Дженел. Мы не видели друг друга несколько месяцев. Последний раз я позвонил ей просто, чтобы сказать «привет», мы чуть-чуть поболтали, и в конце она сказала:

— Я рада, что ты позвонил мне.