Увы, столь прогрессивным мышлением население Крыма не обладало. Татары не выразили, по словам свидетеля войны, "ничем своего недовольства против наших властей", "они были кротки и умеренны" и "во весь период Крымской войны не заслуживают ни малейшего упрека" (Раков В.С., 1904, 22, 39). Может быть, они боялись единственно жестоких законов военного времени? Отнюдь. Когда однажды при изменении обстановки на фронте русская администрация сбежала во главе с губернатором в том числе и из столицы края, "уступив свою власть татарам", то... ничего не произошло. Разве что сумятица среди татар, не знавших, кому теперь оставлять подать: "Никто ничего не знал, большинство городов лишилось своих чиновников" (Дубровин Н.О., I, 1900, 294 — 300); татары же, оставшись без власти, по сути в межфронтовой полосе, как и ранее, "по обыкновению отбывали без малейшего побуждения все земские повинности..." (Раков В.С., 1904, 39).

Впрочем, одно "политическое" выступление татар все же было: один крымский землевладелец сообщает, что они "сильно избили" помещика Веснинского, который жестоко их притеснял в довоенное время (Стулли Ф.С., 1894, 497, 499). Но это не было национальным выступлением. "Едва ли была бы на их[327] месте какая-нибудь другая народность столь незлопамятна, имея такие возможности к мести", — раздумчиво завершает свой пассаж наш автор-аграрий.

Так говорили те, кто всю войну провел в Крыму. Петербургские же публицисты подняли в эти годы шумную клеветническую кампанию против "изменников-татар", подхваченную шовинистическими кругами российской провинции. Однако верить этим измышлениям могли лишь там, где не знали крымских татар. И если в России, как замечает Е.Л. Марков, сам факт "измены" был "вне всякого сомнения", то в Крыму, продолжает он, "... я не встречал ни одного старожила, который не презирал бы от всей души этих гнусных нареканий на татарина, сделавших несчастие целого края. В один голос говорят, что без татар мы проиграли бы Крымскую войну: все перевязочные средства и все припасы были в их руках" (1902, 103).

Но даже авторы "гнусных нареканий" середины прошлого века не приводили каких-либо конкретных фактов широкой "измены народа" (если только в науке есть такое понятие). Очевидно, они опасались немедленного позорного разоблачения: Россия была полна уцелевшими ветеранами Крыма. Ныне этого можно не опасаться — и в 1950-х гг. появляются все новые подробности этой "великой измены". Такая, к примеру: "В Евпатории, находившейся в руках противника, формировались военные отряды из добровольцев-татар" (Надинский П.Н., I, 1955, 131). Снова серьезное обвинение, даже чем-то перекликающееся с более поздними... Что же произошло в Евпатории, ведь дыма без огня не бывает? Выясняется, что действительно татары организовали отряд милиции в 800 человек (запомним эту цифру!) для защиты от пришлых и собственных, казачьих мародеров ("для разъездов вблизи города"). Но когда их стали притеснять муштрой и т. п., "то большая половина татар разбежалась" (Дубровин Н.Ф., I, 1900, 289). Итак, огонь в самом деле был, но какие же тучи дыма ухитрился извлечь из него Надинский! "Со стороны Евпатории постоянно существовала угроза тыловым коммуникациям русской армии, сконцентрированной под Севастополем" (I, 1951, 131) — заметим, что о столь важном стратегическом факторе не упоминает ни один специалист по Крымской войне. Очевидно, они не располагали цифрой этого "татарского сое[328]динения": 10 тыс. — понятно, приводимой Надинским без ссылки на источник.

Кстати, об источниках. Как известно, бывают заблуждения добросовестные — когда автор не располагает закрытыми архивными данными. Но здесь случай иной — Надинский располагал тем же кругом источников, что и более поздние авторы, сделавшие тем не менее совершенно противоположный вывод: когда "татар пытались организовать в Евпатории в вооруженные отряды", то инициаторы "потерпели неудачу" (Крым, 1988, 41). Поистине, слеп тот, кто видеть не хочет! Ведь даже неспециалисты по Крыму говорят мимоходом как о факте общеизвестном, что когда в Евпатории высадились союзники, "то татары не поддержали их" (Гумилев Л.Н., 1988, 6).

Впрочем, теперь нам более интересен не сам этот факт, но причины пассивности татар в судьбоносные для нации годы войны. То, что для народа предпочтительнее был бы во всех отношениях возврат к османскому протекторату, — бесспорно, ибо с приходом русских, по словам В.О. Ключевского, "легкая зависимость татар от турок сменилась тяжелой от освободителя". Выше упоминалось, что и правительство настолько было уверено в неизбежном выступлении крымчан против колониального ига в любой подходящий момент, что планировало накануне войны их выслать. И после войны еще много лет русская общественность не могла опомниться от удивления, почему "после вопиющих жестокостей и преследований, в самых широких размерах практиковавшихся в дореформенное время, татары... не воспитали в своих сердцах самую непримиримую ненависть к нам, русским" (KB, 1896, №74).

Тем не менее восстания не последовало. В то самое время, как оно могло быть поддержано всей мощью союзников, среди которых были и единоверцы-турки. В то время, как на Кавказе армия Шамиля вела отчаянную войну, "принесшую жителям гор наибольшую славу" (МЭ, XII, 119). И турки, гарантировавшие великому имаму предоставление свободы и независимости для края с северными границами по Тереку и Кубани, свое слово держали. Почему же столь соблазнительный пример никак не подействовал на крымских татар? Чем объяснить их непоколебимую лояльность по отношению к царизму?[329]

Причин здесь несколько, и все они лежат на поверхности. Во-первых, это вековая ограниченность, изолированность сельского по преимуществу населения. Причем не только от "большого мира", но и гор от предгорья, предгорья от степи. Изолированы были друг от друга и отдельные деревни. Разделенные диалектами, вряд ли осознающие себя как единую нацию, несхожие друг с другом даже антропологически, татары не могли и не хотели объединиться политически перед лицом общего угнетателя.

Во-вторых, за десятилетия российского владычества неизбежно должен был угаснуть былой воинственный дух татар, по крайней мере степняков (горцы всегда были мирными тружениками-садоводами). Духовные силы этих бедняков, "молча голодающих и молча вымирающих" (KB, 1896, №74), по необходимости до конца исчерпывались в аннексированном Крыму борьбой за выживание на оставленных им клочках земли. Сил не хватало ни на культурное, ни на духовное, ни на национально-патриотическое развитие — в то время как кавказцы сохранили в почти беспрерывной вооруженной борьбе и высокое чувство воинствующего патриотизма, и сознание межнациональной общности, и сливавшее племена воедино чувство ненависти к страшному врагу, несшему на своих штыках порабощение из века свободным и вольнолюбивым народам. Война нанесла жестокий удар татарскому народу. Но не нужно было быть пророком, чтобы предвидеть новые и новые акции царизма, грозившие физической деградацией и вымиранием не только отдельным семьям, но и всему этносу. Народ это предвидел, осознал и вновь после долгого перерыва проявил непокорность судьбе, неотвратимо влекшей его в пропасть забвения. Однако сопротивление это было своеобразным.[330]

Наша историография в объяснении второй великой эмиграции крымского народа весьма безапелляционна. Если только советские историки вообще не опускают ее в своих исследованиях, то они избирают из многочисленных побуждений экономического, идеологического, отчасти политического плана, заставивших татарские массы бросить имущество, очаги и землю предков, лишь одно: "Основной причиной эмиграции явилась боязнь татар перед (?) справедливым возмездием за их изменническое поведение во время войны" (Надинский П.Н., I, 1951, 131).