— Папа, учительница велела принести десять палочек-считалочек.
Отложил папа Вовкин самокат и начал мастерить палочки. А на другой день по приказу Люськи папа делал указку. Она и маме никакого покоя не давала.
Сшила ей как-то мама кассы-кармашки для азбуки, а Люська говорит:
— Нет, не так! Учительница велела, чтобы все кармашки были одинаковые, а у тебя, мама, один узкий…
Нечего было и думать, чтобы Люську отправить в школу с узким кармашком, — пришлось «кассы» перешивать.
Из-за Люськи и Вовке житья в доме не стало: громко разговаривать нельзя, молотком стучать нельзя, приятелей приводить нельзя…
В общем, всем она голову закружила, а сама и учиться не умеет. Когда папа с ней сидит, она ещё учится, а как уйдёт — сразу за куклы. Проходили в классе буквы — Люська кое-что знала, каждый день на одну букву умнела; а как начали читать — села на мель. «Ма-ма», «па-па» у неё выходит, а попался «мак» — и не вышло.
Как-то Вовка с папой приделывали к самокату второе колесо и услышали, как Люська читает:
— Ма-аа…ка-а… — И получилось у неё смешное, непонятное слово: «Мака!»
Папа отложил самокат и подошёл к Люське:
— Ну-ка, прочитай ещё раз.
Люська сразу притихла и еле-еле прошептала:
— Ма-ка…
— Ну как же ты так? — сказал папа. — Нужно называть сразу все три буквы: — Мак!
— Мак! — обрадовалась Люська.
Но на следующем слове опять споткнулась:
— Ко-о… тэ-э…
— Да не «котэ», а кот! — сердито сказал папа.
Вовка тоже рассердился: к самокату осталось приделать всего только одно колесо и самокат готов, а папа опять с Люськой занялся.
— «Котэ! Котэ»! — передразнил Вовка Люсю, но тут же замолчал и стал слушать, что будет дальше…
А дальше ничего не было, Люське повезло: следующее слово она прочитала правильно.
— Дуб! — вырвалось у неё. — Дуб! Дуб! — Люська запрыгала и сразу вскарабкалась папе на плечи.
Папа закрутил руками, начал притопывать, запыхтел и превратился в паровоз.
Люська закривлялась и запела: «Баровоз! Баровоз! Дай, схвачу тебя за нос!» — и хотела схватить, но «паровоз» крутнул головой и на всех парах начал носиться из комнаты в комнату, пока из кухни не пришла мама и не закрыла семафор.
А Люська взяла и сделала папу доктором. Она надела на него мамин больничный халат, дала в руки «докторский» чемоданчик — мамину сумку — и повела к больной матрёшке.
— Тут болит! — запищала Люська матрёшкиным голосом. — Тут колет!..
— А тут не колет? — крикнул доктор и начал щекотать Люську.
Вовка не выдержал, подбежал и тоже стал щекотать.
Люська брыкалась, царапалась, а спастись не могла. Спаслась, когда мама начала щекотать и Вовку и доктора.
Люська вырвалась и убежала вместе с мамой.
Вовка обрадовался: теперь-то уж они с папой доделают самокат! Но не тут-то было! Папа снял «докторский» халат, позвал Люську и снова стал с ней читать. Эта Люська отдохнуть даже не даст! Вовка показал ей язык и отвернулся к окну.
Во дворе мальчишки катались на самокатах. Эх! Вовка бы на своём прокатился, так прокатился! Через весь бы двор! Или ещё лучше — на ту сторону улицы! Проехать и ещё разок посмотреть в новом магазине покупные самокаты! Только через улицу Вовке не разрешают: машин много. Маленький, говорят, — всего только шесть лет. А Вовка всё равно сегодня сбегал туда и посмотрел самокат. Стоял он там, стоял и вдруг видит — Люська на матрёшек глазеет. Вовка в сторону и убежал…
Вовка отошёл от окна и задвинул самокат под кровать. Когда же всё-таки самокат будет готов?..
Папа часто возвращался с работы, когда Вовка уже спал, а если приходил рано, то сразу смотрел у Люськи тетрадки и садился с ней учить уроки.
Вовке очень хотелось, чтобы папа из-за чего-нибудь рассердился на Люську и перестал с ней заниматься. Но он никак не сердился: хитрая Люська никак не попадалась ни папе, ни маме со своими проделками.
А вот Вовке однажды попало!
Поднимается как-то Вовка вечером домой по лестнице и видит: стоит Люська и пишет на стенке мелом.
— Ага! Попалась! — обрадовался Вовка.
Люська вздрогнула, а потом протянула Вовке мел:
— На!.. Хочешь, научу?..
Не знает Вовка, как это могло случиться, но мел оказался у него в руке, и Люська стала водить его руку по стенке.
На стенке получилась настоящая буква.
Вовка никогда не думал, что он может писать, и, оттолкнув Люську, написал такую же букву сам.
— Пиши, Вова, пиши! — ласково сказала Люська.
Вовка ещё бы писал, да внизу кто-то хлопнул дверью, и они с Люськой убежали домой.
Только успели они раздеться, за дверью послышались папины шаги. Люська сразу села за уроки, а Вовка вытащил из-под кровати самокат и стал ждать папу.
Папа вошёл и, не раздеваясь, заглянул в комнату.
— Кто писал на стенке? — строго спросил он.
— Люська! — сказал Вовка.
— И Вовка писал! Писал! Писал! — закричала Люська. — Вон у него и руки в мелу!
Вовка хотел спрятать руки за спину, но папа уже увидел на его пальцах мел и послал на лестницу стирать буквы со стенки.
Писали двое, а стирать пришлось Вовке одному.
Вернулся Вовка сердитый, но сразу повеселел: папа приделывал к самокату руль. Сегодня самокат Вовке обязательно надо доделать! Завтра мальчишки сговорились устроить перегонки, и Вовке без самоката никак нельзя.
Но не успел папа приделать руль, взял и спросил Люську:
— Ну-ка, покажи, как ты сделала уроки?
— А она не сделала, — сказал Вовка. — В магазин бегала, матрёшек смотрела!
— В какой магазин?
— В новый, через улицу, я сам видел!
— А ты как туда попал? — сердито сказал папа и, бросив недоделанный самокат, сел с Люськой учить уроки.
Зеркальный карп
Началась горячая сенокосная страда. Все колхозники были на лугах. Ушли на покос и Тимкины родители.
Остался Тимка один во всём доме. Сидит за столом, пьёт молоко и думает, чем бы ему сегодня заняться, что бы такое придумать… Расправился Тимка с молоком и выбежал на улицу. Тихо в деревне, нет никого. Только дед Сидор ходит по берегу колхозного пруда и бросает корм рыбе.
Всё кормит, кормит своих зеркальных карпов, а ловить ни разу и не ловил. «Рано, — говорит, — не выросли ещё». Тимка даже и ни одним глазком на эту рыбу не посмотрел! Может, она и не растёт?.. А хочется Тимке посмотреть зеркального карпа, ой, как хочется!..
Дед вытряхнул из корзины остатки зерна и пошёл к деревне.
Тимка озабоченно почесал стриженый затылок и, выждав, когда дед скрылся за высоким забором колхозного склада, побежал в сарай. Из сарая он вышел с небольшим берёзовым удилищем и, оглядываясь по сторонам, шмыгнул в огород. Добрался огородами до пруда, выбрал подходящее местечко, где кусты погуще, насадил на крючок шарик из картошки и закинул удочку. Сидит, а сам боится — от каждого шороха вздрагивает.
Конечно, рыбу ловить нельзя, но ведь Тимка только одну рыбку. Вон сколько их! Плавают карпы у самого берега, тычутся мордами в илистое дно, а поплавок не шелохнётся.
— Ну, клюнь, клюнь! — шепчет Тимка.
«Может, эта рыба картошку вовсе и не ест?» Да нет, Тимка сам видел, как дед Сидор бросал в пруд варёную картошку.
Позади зашумел орешник. Тимка вздрогнул и лягушонком шлёпнулся в траву. Сердце так заколотилось — вот-вот выскочит. «Ну её, эту рыбу!» — решил Тимка и, приподняв голову, потянулся за удилищем.
