Последнему мы заметили, что в ноябре месяце прошлого года были командированы в Россию и были связаны по делу с константинопольским послом, с майором Ляфертом, полковником Шеллен-дорфом и Люднером. Возложенное на нас поручение мы выполнили по независящим от нас обстоятельствам лишь в ночь на 1 / 14 апреля месяца текущего года, но что независимо от сего дела мы завязали сношение с Охтенским заводом, в котором нам удалось произвести известный взрыв, происшедший 16 / 29 апреля сего года.
За все время нашего взрыва моста нами было послано в Бухарест специальное лицо, которое нами было лично уполномочено подробно переговорить с полковником Шеллендорфом и Люднером в Бухаресте, но лицо провалилось и задержано на границе. Вследствие этого случая из боязни личного задержания мы пробрались в Финляндию, откуда через Англию и Францию добрались до Швейцарии как пункта, более удобного для дальнейших переговоров.
В подтверждение всего вышеизложенного, мы представили французские газеты с описанием взрыва моста в России, имеющего стратегическое значение, и вырезки из газет об охтенском взрыве. Мы объяснили, что вероятно по цензурным условиям о взрыве моста сообщено в русских газетах не было, так как это произошло далеко от центра России, а сообщение о взрыве мастерской завода объяснили тем, что это произошло на виду у всех, и что поэтому скрывать это происшествие было невозможно, и что для оправдания этого факта нужно было издать правительственное сообщение, которое указало в происшествии как причину, — несчастный случай.
Во время рассказа о взрыве мастерской на Охтенском заводе немецкому полковнику фон Бисмарку я заметил его удивление и тонкую ироническую улыбку, не сходившую с его лица за все время нашего повествования об этой мастерской. Для меня стало ясным, что об этом происшествии у него имеется какое-нибудь совершенно определенное понятие, и что нашим словам он не верит.
Психологические мои догадки подтвердили дальнейшее поведение Бисмарка, который не перешел к расспросам о мосте. Показывались газеты с заметками о взрыве; говорилось, что со всех мест России посылались телеграммы по данным нам адресам; указывалось на массу препятствий, какие пришлось преодолеть, пока удалось совершить взрыв моста; упоминалось, что в первоначальной организации этого дела произошел «провал» взрывчатых веществ, которые были захвачены полицией, вследствие чего само совершение взрыва моста пришлось оттянуть до более удобного момента, которым и воспользовались 1/14 апреля сего года и так далее.
После этих объяснений по-видимому о нас создалось более или менее благоприятное впечатление, вернее не чисто деловое, официальное, так как он сказал, что, к сожалению, майора Ляферта уже нет в Константинополе, откуда он переведен. Куда переведен, не сказал. Спрашивать было неудобно. После всего этого он нам обещал немедленно послать телеграмму в Берлин за указаниями, высказав предположение, что о нас последуют запросы в Константинополь, но что ответ о нас последует вероятно дней через пять.
Для сношения с нами я дал ему адрес до востребования в г. Цюрихе на имя Тибо. При этом просил посылать только простые письма, так как у меня нет паспорта и эта фамилия вымышленная. Адрес этот я собственноручно записал карандашом (измененным почерком) в записную книжку упомянутого немецкого полковника, который, вынув книжку из кармана, попросил записать меня свой адрес. Я пояснил, что не живу в Цюрихе, но что буду там через 3–4 дня, а что теперь я еду в Женеву, где должен буду иметь свидание с некоторыми товарищами, которых думаю пригласить с собой в будущем на дела. В этот момент полковник Бисмарк заметил мне: «Сколько уже лиц являлось по делу этой Охты», и — махнул при этом рукой, усмехнувшись. Мы сделали удивленные лица и ответили, что очень хотели бы видеть этих лиц.
На основании вышеизложенного у меня сложилось убеждение, что у немцев по делу взрыва на Охтенском заводе имеется какое-нибудь, как я уже говорил об этом, совершенно определенное понятие, а именно:
1) Либо им известно, что это происшествие действительно несчастный случай.
2) Либо, что это дело рук их агентов, хорошо им известных.
При таких обстоятельствах мы расстались. Не получая никакого ответа в течение девяти дней, я решил еще раз повидаться с Бисмарком и поторопить последнего с ответом, исходя из тех соображений, что Бисмарк в разговоре может о чем-нибудь проболтаться, что может оказаться полезным для наших общих соображений. Отсутствие ответа из Берлина я начал истолковывать тем, что немцы через свою агентуру наводят справки относительно взрыва моста в России.
Во второй раз мы сначала спросили его по телефону, не получено ли им каких-либо известий для нас. Узнав, что у него ничего для нас не имеется, попросили его назначить нам время для личных переговоров, так как мы хотим оставить ему наш новый адрес. После некоторого колебания он согласился нас принять, и мы были приняты вторично 16 / 29 мая сего года в субботу в 5 часов пополудни в той же самой комнате посольства, но в присутствии какого-то господина, который занимался в той же комнате какими-то чертежами. Судя по внешности и манерам, господин этот производил впечатление военного. В наш разговор он не вмешивался.
При этом вторичном свидании фон Бисмарк любезно объяснил, что его роль в данном случае сводится только к посредничеству, что он своевременно сообщил в Берлин обо всем по телеграфу и что неполучение ответа вероятно задерживается массой работы и рассылкой нужных людей, поэтому нам надлежит терпеливо ждать. Если же нам нужны деньги, то он еще раз протелеграфирует в Берлин и испросит указаний.
В ответ на это мы ему возразили, что деньги нам пока совершенно не нужны, и что этот вопрос нас меньше всего интересует.
Следуемые нам деньги мы сможем получить впоследствии, так как мы взялись за исполнение поручений не по материальным расчетам, а из побуждений политического характера, как революционеры. Ввиду этого мы настаиваем на скорейшем свидании с кем-либо из их среды с целью продолжения других дел и установления связей на этот предмет. Все это делается потому, что средства сообщения теперь затруднительны, время идет, а каждый день ожидания только тормозит дело.
Разговор этот произвел на полковника Бисмарка очень выгодное впечатление, и он сказал, что вновь обо всем телеграфирует в Берлин.
При таких обстоятельствах мы расстались вторично. Ввиду неопределенного проживания я уехал, сказав «Шарлю», чтобы последний дальнейшие действия вел самостоятельно и лишь в крайнем случае в добывании агентурных сведений обращался за помощью к нам, — в моем лице, — и ни в каком случае не соглашался ехать для переговоров, если таковые последуют, в Австрию или Германию.
Я думаю, что немцы несомненно наводят справки по делу взрыва моста и что после этих справок к нам могут отнестись в лучшем случае как к шантажистам, а в худшем — вплоть до самых неприятных последствий, но в интересах розыскного дела, преследуя исключительно надежду добыть хоть какие-нибудь полезные сведения при таком положении, можно было бы рискнуть доказывать немцам, что их агентура не осведомлена и сведения не верны, так как взрыв мастерской на Охтенском заводе произведен только благодаря нам, и что в доказательство этого мы можем, находясь в Швейцарии, непосредственно связать немцев с нашим товарищем-революционером, служащим в конторе Охтенского завода, который устроил взрыв на заводе и может организовать более мощные взрывы и дать немцам полное объяснение всего, что их может интересовать там.
Исполнение такого утверждения для немцев можно было бы осуществить, поместив в контору Охтенского завода какого-либо агента полиции, который нами мог бы быть указан как наш товарищ-революционер.
Такой вымысел дал бы возможность обнаружить немецких агентов, находящихся в России, если бы таковые обратились к указанному нами им лицу».
Из других донесений как Литвина, так и самого Долина видно, что переговоры с немцами проходили не только в Берне, но и в Константинополе, где представителем немцев являлся некий Бернштейн, причем разговоры велись не только о взрыве на Охтенском заводе и моста, но и о взрыве черноморского дредноута «Мария». Из бумаг заграничной агентуры видно, что Департамент полиции через Красильникова запретил Долину и Литвину входить в переговоры с немцами об организации каких бы то ни было взрывов и разрешил лишь переговоры об организации стачек и забастовок. Исполнил ли это приказание Долин, неизвестно; известно лишь, что по этому делу он ездил два раза в Россию: первый раз — вместе с Литвиным и вернулся вскоре после смерти подполковника Эр-гардта; «при второй поездке, — сообщил нам на допросе Красильников, — участие Литвина было признано нежелательным, и все дело было передано военной разведке…».
