— Звездочка, — говорю. — Прости, пожалуйста. Но я не буду ничего делать. Так что ты лучше и не пытайся затевать всякие глупости. И даже не думай про моего безобразника. Ты его все равно не получишь.

Звездочка молчит, ничего не говорит.

— Звездочка.

Звездочка не говорит ничего. Лежит на кровати, свернулась калачиком под одеялом. Лежит и сердится.

— Звездочка.

Когда я вышел из туалета, я заранее знал, что сейчас ей , захочется всяких глупостей, и поэтому сразу сказал, что мне ничего такого не хочется и чтобы она даже и не вострилась на моего безобразника. Но ей не хочется глупостей. Комната — синяя-синяя, и шторы задернуты, потому что на улице ночь. Звездочка лежит на кровати. И ей, кажется, нехорошо.

— Звездочка. — Я сажусь на кровать рядом с ней. — Звездочка.

Она молчит, ничего не говорит.

— Звездочка, — говорю. — Звездочка, просыпайся. — Я легонько пихаю ее, даже не знаю куда, потому что она лежит под одеялом, свернувшись калачиком, и мне поэтому не видно, как она там лежит и куда я ее пихаю. — Звездочка, ты чего? Не обижайся. Я просто сказал, что сейчас мне не хочется никаких глупостей. Я совсем не хотел тебя обижать.

Звездочка шевелится под одеялом, но молчит. Ей явно нехорошо.

— Звездочка, — говорю. — Что ты там делаешь? Собираешь свой паззл? — Хотя нет. Кусочки паззла лежат на полу, синие кусочки разбросаны по всей комнате, где темно. Потому что на улице ночь. — Звездочка, у тебя очень хороший паззл. Самый лучший. С паровым катком. Почему ты его больше не собираешь? Он же очень хороший.

— Мне надоело.

— Это же твой любимый. Ты всегда его собираешь. Он тебе нравится.

— Раньше нравился, а теперь нет. Мне надоело.

— Ага.

Звездочка шевелится под одеялом и больше не говорит ничего.

— Слушай, Звездочка, — говорю. — Не засыпай. Давай просыпайся. Будем собирать паззл.

Звездочка говорит:

— Я больше не буду его собирать — никогда.

— Да нет. Звездочка. Это же твой самый любимый паззл. Но не хочешь — не надо. Только ты все равно просыпайся. Давай чего-нибудь сделаем, — говорю. — Что-то, что нам еще не надоело и нравится делать.

— Съедим таблетки.

— У нас нет таблеток. Но можно сделать что-то другое.

— А что другое? — Звездочка говорит: — Нет ничего другого.

— Есть, — говорю. — Мы можем... ну...

— Что?

— Ну, помнишь, мы ездили в Вульвергемптон. Там было весело. И мы там делали много чего. Не только ели таблетки.

— Мы поехали туда, чтобы нам дали таблетки. — Звездочка говорит: — А это тоже входит в понятие «есть таблетки».

— Ну а когда мы ходили к Прим? — говорю. — Мы к ней ходили не для того, чтобы нам дали таблетки. У нее вообще не бывает таблеток. Только спиртное.

— Мы пошли к ней, потому что наелись таблеток до этого. До того, как идти. — Звездочка говорит: — Иначе мы бы туда не пошли. Вместо этого мы бы пошли к Коробку. Чтобы он дал нам таблеток.

— Да нет же, Звездочка. Слушай. Должно же быть что-то еще, ну, кроме таблеток, что можно сделать. Что-нибудь интересное. Что можно сделать. Ну, такое... прикольное. Например, можно порисовать. Или раскрасить раскраску. Ну, давай что-нибудь сделаем.

— Не хочу ничего делать. Хочу только таблетки.

Я сижу на кровати.

Звездочка говорит:

— Все остальное, что кроме таблеток, это так, ерунда. И оно мне не нравится.

Я сижу — думаю, что ей сказать. А потом говорю очень медленно, с расстановкой, так, чтобы то, что я ей говорю, пробралось бы под одеяло, ну, под которым она лежит, пробралось бы прямо к ней, даже под трусики.

— Э... Звездочка. — Это я так говорю. — Мне. Хочется. Глупостей. Давай займемся. Ну, чем-нибудь нехорошим.

Звездочка говорит:

— Нет.

Звездочка, — говорю. — Ну давай. Мне правда хочется.

Звездочка молчит, не говорит ничего.

— Можно заняться чем-нибудь нехорошим. Звездочка, слышишь? Давай поиграем в игру. Ну, которая с номерами. Номер раз: приготовиться к номеру два. Номер два...

Звездочка говорит:

— Не хочу.

— Можно придумать еще какие-нибудь номера, ну, чтобы их было больше. Номер девять: облизать друг друга одновременно. Номер десять. Сделать глупости в поезде. В туалете. Не в нашем, который здесь, дома. А в туалете, который в поезде. Ну, чтобы было как безопасный секс. Мы так уже делали, и нам понравилось, правда?

Звездочка молчит.

— Звездочка, — говорю. — Ну давай. Давай сделаем что-нибудь нехорошее. — Мне действительно хочется, правда. Звездочке совершенно не хочется глупостей, а мне поэтому хочется. — Или, может быть...

— Не хочу.

— Может быть, поиграем в волшебную ногу. Мы сто лет в нее не играли.

— Не хочу.

— Почему? — Я ложусь на кровать и снимаю джинсы. Достаю своего безобразника. — Ну давай, — говорю. — Посмотри, как мне хочется. Посмотри.

— Не хочу.

— Ну, давай быстренько. Долго не будем.

— Нет.

— Ну, давай я все сделаю сам, а ты пока порисуешь. Или пораскрашиваешь раскраску. Я сзади пристроюсь, чтобы тебе не мешать.

— Нет.

— Я только быстро засуну и сразу достану.

— Нет.

— Ну, тогда просто потрусь об тебя.

— Нет. — Звездочка говорит: — Убери своего безобразника. Или иди в туалет и делай там с ним что хочешь.

Это неправильно. Так не должно быть. Она — моя девушка, а я — ее парень, и мой безобразник уже весь горит, так ему хочется побезобразить. Он уже приготовился. Хочет забраться в нее, прямо внутрь, туда, где мокро и горячо. Ему там очень нравится, очень-очень. Но ей почему-то не хочется. С ней явно что-то не так. Она просто лежит и не хочет вообще никаких безобразий. Лежит в кровати под одеялом. Вся такая сердитая, со своей волосатой дырочкой. В кровати. А для чего, интересно, нужна кровать, если не для всяких глупостей?! И зачем, интересно, ложиться в кровать, если тебе ничего не хочется? И для чего нужна волосатая дырочка, если не для того, чтобы засовывать туда всякие штуки? Например, моего безобразника.

— Звездочка, — говорю. — Ну давай.

Мертвый мальчик говорит:

— Ну, дай ты ему. Чтобы быстрее отвязался.

Звездочка качает головой.

Мне очень хочется, очень-очень. А если ей вдруг не хочется, так ей и не надо ничего хотеть. Просто пусть разрешит, чтобы я сделал все сам, и не говорит мне, что ей не хочется. Я лежу на кровати рядом со Звездочкой и играюсь со своим безобразником. Звездочка шевелится, но молчит. Не говорит ничего. Но я чувствую, что ей хочется, чтобы я отодвинулся, чтобы я даже к ней не прикасался. Как будто ей неприятно, что я к ней прикасаюсь. И что лежу рядом с ней и играюсь со своим безобразником. Как будто ей даже противно. А это совсем не противно. И мой безобразник — совсем не противный. В нем нет вообще ничего плохого. Есть только белая липкая штука, ну, которая бьет из него фонтанчиком, когда кончаешь. А мне так хочется кончить. Прямо в нее.

Мертвый мальчик говорит:

— Да, плохо дело.

Раньше все было совсем не так. Раньше Звездочке вечно хотелось глупостей — и когда она на меня сердилась, и когда, наоборот, не сердилась. И даже когда мы с ней ссорились, она все равно говорила: давай мы лучше займемся глупостями, ну, чтобы совсем не поссориться. Хотя я-то знаю, что ей не столько хотелось не ссориться, сколько хотелось побольше глупостей. Но так было раньше. А теперь... теперь ей не хочется никаких глупостей.

— Звездочка, — говорю. — А можно я просто... ну, потрусь о тебя. О твою попку. Я даже не буду его засовывать. Я просто потрусь, а потом кончу. С фонтанчиком, как ты любишь. — Ей всегда очень не нравилось, когда я просто терся, но не засовывал. Она говорила, что надо засовывать. Потому что ей нравится, когда он у нее внутри. Ну, в смысле, мой безобразник. Но сейчас ей не хочется, чтобы он был у нее внутри, и я подумал, что, может быть, ей понравится, если я буду просто тереться. А потом кончу. С фонтанчиком. — Ну пожалуйста, Звездочка. Можно? Тебе даже не нужно ничего делать. Я все сделаю сам. А ты просто лежи. Можешь даже сердиться, если тебе вдруг захочется.