Публика застыла в оцепенении, а некоторые стали благоразумно покидать буфет. Первыми, помню, выскочили депутат-коммунист, член комитета по геополитике, и его помощники, кабинеты которых располагались на этом же этаже. Потом, когда Лаэртский запел песню про Восьмое марта, незаметно ушел и Митрофанов.

Из песни слов не выкинешь, поэтому, надеюсь, теперь вы отчетливо представили себе физиономии присутствовавших там людей и смогли лучше ощутить атмосферу всего происходившего. Возможно ли такое вообще?

Да, тогда было возможно. Тогда и суды, как видим, выпускали из-за решетки таких людей, как Климентьев и Коняхин. А чуть позднее был оправдан и «террорист» Лимонов.

Когда Эдуард сидел в Саратовской тюрьме и мне приходилось отвечать за него на многочисленные вопросы журналистов, я однажды сказал: «Вам будет противно жить без нас».

Я имел в виду и Лимонова с его самоотверженными товарищами по партии, и себя самого, и Жириновского, и Лаэртского, и Паука, и своих питерских друзей-музыкантов, и Архипова с Жариковым, и художника-дизайнера всех наших альбомов и книг Сашу Волкова, и наших общих друзей-журналистов, и наиболее ярких и смелых депутатов Госдумы, и писателя Александра Проханова, и конечно же таких самородков, как Андрей Климентьев.

То есть практически всех, о ком я здесь пишу.

Встречаясь с Лимоновым, я постоянно рассказывал ему о своих делах – новых и старых, и всяких историях, связанных с ними. И он, всегда с интересом слушавший все эти истории, неоднократно советовал мне записать их, считая, что они не только забавны, но и поучительны.

Первый раз, помню, такой совет он дал мне в шашлычной у Красных Ворот, в самом начале 2000 года.

– Я не хочу писать о делах, – возразил тогда я. – Большинство из них освещается в прессе – и нет никакого желания повторять снова все это.

– А ты и не пиши о самих делах, – сказал Эдуард. – Напиши о том, что было скрыто от посторонних глаз, – что происходило за кулисами. Именно это и есть самое интересное.

В ту дешевую шашлычную мы с Лимоновым заглянули после того, как вышли из убогого здания Басманного суда, где я в то время участвовал в процессе по делу Михаила Куликова – бывшего капитана ОМОНа, сына генерал-полковника милиции, начальника ГУВД Московской области А. Н. Куликова.

В 2006 году мне пришлось выступать в качестве адвоката и самого Александра Николаевича, который, будучи уже в отставке, проходил свидетелем по делу о коррупции в ФФОМС (Федеральном фонде обязательного медицинского страхования) Минздрава России, руководители которого во главе с А. Тарановым, другом тогдашнего одиозного путинского министра здравоохранения М. Зурабова, обвинялись в получении огромных взяток. От тех допросов и очных ставок с участием А. Н. Куликова в Следственном комитете России моя память сохранила лишь воспоминания о следователе по фамилии Филин, который был настолько желчным, несдержанным и имел привычку задавать вопросы, не дослушав до конца ответы на них, что меня так и подмывало назвать его Дятлом: «Господин Дятел… ой, простите, Филин…»

А Михаилу Куликову и двум его подельникам в 1995 году инкриминировали целый ряд преступлений, от превышения служебных полномочий и должностного подлога до вымогательства, мошенничества и разбоя.

В 90-х годах в России было обычным использование милиции, в том числе и ОМОНа, не только для личной охраны олигархов и криминальных авторитетов, но и для выбивания денег с должников. Куликов-младший, поддавшись уговорам старого приятеля, в один из майских дней 1995 года поднял свое подразделение по тревоге и устроил маски-шоу в офисе фирмы, владелец которой не хотел возвращать долг знакомому этого приятеля. В результате Михаил оказался обвиняемым и просидел более года в Матросской Тишине, где его избивали и пытали, давая наркотики, с целью получения признательных показаний по данному делу и предоставления компромата на своего отца.

«Куда смотрели наши правозащитники?» – спросите вы. Как всегда, куда-то в сторону.

Меня всегда поражала не их беспринципность (нет, среди них были и есть люди принципиальные и чистые на руку), но политическая ангажированность. К примеру, когда я защищал Лимонова и обращался за поддержкой к нашим правозащитникам, они мне не отказывали – писали и направляли свои обращения и ходатайства в суд, в прокуратуру, а то и самому президенту Путину, – точно так же, как это делали и депутаты, но всегда с оговоркой: «Хотя мы и не разделяем политические взгляды Эдуарда Лимонова, просим…»

Точно так же вели себя и многие писатели и функционеры писательских объединений, фамилий которых я уже даже и не помню.

Спрашивается: кому какое дело до того, разделяешь ты лично, литератор Пупкин, или не разделяешь политические взгляды Лимонова? Уж Саратовскому-то областному суду и тем более Путину на это было ровным счетом наплевать.

Но такие тексты заставляли лишний раз задуматься, насколько сильно засел в наших людях страх перед властью, соединенный с вечным желанием выделиться из общей массы посредственностей – засветиться, пропиариться, чтобы о тебе услышал сам президент.

А вдруг услышит?! Чем черт не шутит? А потом пригласит тебя к себе на дачу или в Кремль, пожмет твою руку, угостит чаем, а после попросит что-нибудь прочесть из твоего нетленного – стишок или рассказик.

Слаб человек, слаб… Одна надежда на сверхчеловеков. Но их в России все последнее столетие либо травили, либо сажали, либо вынуждали уезжать за рубеж.

Но почему же вдруг возникло такое негативное отношение к заслуженному генералу милиции, участнику афганской войны, на которого так хотели заполучить компромат спецслужбы?

В те годы во власти, в первую очередь в Госдуме и Совете Федерации, оказалось, несмотря на все усилия Ельцина противостоять этому, немало людей, которые никак не могли простить генералу Александру Куликову то, что он, в период чрезвычайного положения в Москве с 3 по 18 октября 1993 года, стал комендантом города и быстро ликвидировал массовые беспорядки в столице.

Прав или не прав был генерал Куликов в октябре 1993 года – не об этом сейчас речь. Лично я душой и мыслями был на стороне защитников Белого дома.

Политика – это, как известно, искусство компромиссов, и Ельцину нужно было разрешать политический конфликт политическими же методами, но не с помощью военной силы. Однако дипломатично и мягко решать вопросы Борис Ельцин вообще никогда не умел: он или беспрекословно подчинялся более сильным и жестким руководителям, как это было в советские времена – в его бытность секретарем Свердловского обкома КПСС, или давил, как клопов, всех зависимых от него людей. Третьего Ельцин не знал. Он и Горбачеву-то воспротивился только тогда, когда понял, что тот слабак.