– Как думаешь, чего они хотят? – спросила наконец Кьяра.

– Денег. Похитители всегда хотят денег.

– Почти всегда, – поправила его Кьяра. – Бывает, они требуют невозможного.

Сняв очки, она повесила их на вырез безрукавки.

– Сколько у тебя времени? – Услышав ответ, Кьяра медленно покачала головой. – Не успеешь. Срок слишком короткий.

– Обернись на здание у тебя за спиной. Ну? Твое мнение изменилось?

Кьяра неотрывно смотрела в лицо мужу.

– Жандармы искали Мадлен Хэрт больше месяца. С чего ты взял, что тебе удастся ее отыскать?

– Может, они не там искали? Или не тех спрашивали?

– С чего бы ты начал?

– Расследование лучше всего начинать с места преступления.

Кьяра взяла очки и принялась с отсутствующим видом протирать их о джинсы. Габриель почуял неладное: раздраженная, Кьяра всегда принималась начищать что-нибудь.

– Этак ты их поцарапаешь, – сказал он.

– Стекла запылились, – пустым голосом ответила Кьяра.

– Может, тебе класть их в футляр, а не бросать в сумочку?

Кьяра не ответила.

– Ты меня удивляешь, – признался Габриель.

– Чем же?

– Тебе ли не знать, в каком аду оказалась Мадлен Хэрт. Она сгниет там, пока ее не спасут.

– Пусть отправят другого.

– Других людей нет.

– Нет равных тебе. – Присмотревшись к стеклам очков, Кьяра нахмурилась.

– В чем дело?

– Поцарапались.

– Говорил же, испортишь.

– Ты всегда прав, дорогой.

Надев очки, она посмотрела в сторону города.

– Шамрон и Узи, я так полагаю, тебя благословили?

– Грэм первым делом заглянул к ним.

– Вот ведь хитрец. – Кьяра встала со скамьи. – Мне пора возвращаться. Времени до открытия осталось не так уж и много.

– Ты проделала титаническую работу, Кьяра.

– Лестью ты ничего не добьешься.

– Попытка не пытка.

– Когда я снова тебя увижу?

– У меня всего семь дней в запасе.

– Шесть, – поправила мужа Кьяра. – Через шесть дней бедняжка умрет.

Она наклонилась и нежно поцеловала Габриеля. Потом развернулась и пошла прочь через выгоревший под солнцем сад, плавно покачивая бедрами – словно в такт одной ей слышной музыке. Габриель проследил за женой, пока она не скрылась за пологом брезента. Габриель снова почувствовал, что никуда не хочет уезжать.

Вернувшись в гостиницу «Царь Давид», Габриель забрал у Грэма Сеймура оставшиеся материалы: записку с требованием выкупа, в которой на самом деле не было ни слова о выкупе, диск с признанием Мадлен и две фотографии ее визави из «Ле Пальмье». Плюс к этому он запросил личное дело Мадлен из архива Партии, чтобы его доставили по адресу в Ниццу.

– Как прошло с Кьярой? – спросил Сеймур.

– Похоже, мой брак в еще более плачевном состоянии, чем у Ланкастера.

– Могу я как-то помочь?

– Как можно скорее покинь Иерусалим. Никому на Даунинг-стрит – даже премьеру – обо мне ни слова.

– Как мне с тобой связаться?

– Я зажгу сигнальный огонь. До тех пор меня просто не существует.

Сказав это, Габриель удалился. Дома, в квартире на улице Наркис, он нашел денежный пояс с двумястами тысячами долларов – тот лежал на кофейном столике, на самом виду, а рядом – билет на рейс до Парижа (самолет вылетал в 14:00) на имя Йоханнеса Клемпа (один из любимых псевдонимов Габриеля). В спальне он забрал дорожный набор: модные вещи герра Клемпа, из которых выбрал черный костюм и черный пуловер, для перелета. Потом, встав перед зеркалом, внес кое-какие коррективы в собственную внешность: добавил седины волосам, надел немецкие очки в проволочной оправе и карие контактные линзы – скрыть ярко-зеленые радужки. Через несколько минут он сам себя не узнал, потому как перестал быть Габриелем Аллоном, ангелом возмездия израильской разведки, превратившись в Йоханнеса Клемпа, маленького и вспыльчивого, как сухой порох, мюнхенца.

Переодевшись и спрыснувшись отвратительным одеколоном герра Клемпа, Габриель присел за ночной столик Кьяры и открыл шкатулку с драгоценностями. Одна вещица в ней заметно выделялась среди прочих: кожаный ремешок с нанизанным на него куском красного коралла в форме руки. Сначала Габриель убрал его в карман, потом, повинуясь внезапному импульсу, достал и надел на шею, спрятал под пуловером.

Снаружи, работая на холостых оборотах, дожидался служебный седан. Габриель закинул в салон на заднее сиденье сумку с вещами и забрался следом. Взглянул на часы – но не на время, а на дату: 27 сентября. Когда-то это был его любимый день в году.

– Как тебя зовут? – спросил он водителя.

– Лиор.

– Откуда ты, Лиор?

– Из Беэр-Шевы.

– Хорошо там было в детстве?

– Есть места и похуже.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

Двадцать пять… Почему именно двадцать пять? Габриель вновь посмотрел на часы – не на время, на дату.

– Какие у тебя инструкции? – спросил так некстати пришедшегося двадцатипятилетнего водителя Габриель.

– Мне велено доставить вас в аэропорт Бен-Гурион.

– И все?

– Предупредили, что вы можете попросить сделать остановку по пути.

– Кто? Узи?

– Нет, – мотнул головой водитель. – Старик.

Выходит, помнит… Габриель взглянул на часы. Тот самый день…

– Ну так что? – спросил водитель.

– В аэропорт.

– Без остановок?

– Одну сделаем.

Водитель медленно, будто вписываясь в похоронный кортеж, отъехал от тротуара. Даже не спросил, где Габриель хочет остановиться. Сегодня был тот самый день, и Шамрон о нем не забыл.

Доехав до Гефсиманского сада, они стали подниматься по узкой извилистой дороге к Масличной горе. Габриель вошел на погост и двинулся через море надгробий, пока не отыскал могилу Даниеля Аллона, родившегося 27 сентября 1988 года и погибшего 13 января 1991-го. Погибшего снежной ночью в Первом районе Вены, в синем «мерседесе», который взрывом бомбы разнесло на куски. Взрывчатку заложил палестинский террорист Тарик аль-Хурани, по прямому приказу Ясира Арафата. Убить хотели не Габриеля – это стало бы для него слишком щедрым подарком. Тарик и Арафат хотели покарать его, заставив смотреть на гибель жены и ребенка, чтобы остаток жизни он провел в горе, как палестинцы. Правда, по одному из пунктов план провалился: Лиа пережила покушение и содержалась теперь в психиатрической лечебнице на горе Герцля, заключенная в темницу памяти и обожженного тела. Поврежденный посттравматическим стрессом и психотической депрессией, ее разум вновь и вновь переживал взрыв. Порой случались короткие периоды ясности, и во время одного из таких перерывов Лиа разрешила Габриелю жениться на Кьяре. «Взгляни, Габриель, – сказала она. – От меня ничего не осталось. Одна лишь память».

Габриель посмотрел на часы, на сей раз сверяясь со временем. Он еще успевал попрощаться, последний раз пролить слезы. Последний раз попросить прощения за то, что не проверил машину, прежде чем Лиа завела мотор. Затем он на негнущихся ногах покинул каменный сад, в день, который некогда был его любимым днем в году, и сел в машину, за рулем которой сидел паренек двадцати пяти лет.

Пареньку хватило такта молчать по дороге в аэропорт. Габриель вошел в терминал как обычный турист и сразу же направился в комнату, предназначенную для агентов Конторы, где подождал посадки на рейс. Устроившись на месте в салоне первого класса, Габриель вдруг испытал совершенно непрофессиональное желание позвонить Кьяре. Впрочем, он тут же использовал техники, которым еще в юности обучил его Шамрон, – и мысленно отгородился от супруги. Для него и она, и Даниель, и Лиа на время перестали существовать, уступив место Мадлен Хэрт, пропавшей любовнице британского премьер-министра Джонатана Ланкастера. Самолет взлетел в темнеющее небо, и Габриель мысленным взором увидел Мадлен, написанную маслом на холсте – вместо купающейся Сусанны. Из-за ограды за ней подглядывал мужчина с угловатым лицом и узкими злыми губами. Человек без имени и родины. Забытый человек.