Этому меня научил Джастин Дюморн.

Я вспомнил тот вечер.

— Но я не понимаю, — жаловался я, растирая виски, в которых пульсировала боль. — Если не получилось прошлые пятьдесят раз, с чего бы ему получиться сейчас?

— Сорок шесть раз, — поправил меня Джастин, как всегда спокойно.

Он говорил с легким акцентом, но я никак не мог уловить, каким именно. По телевизору я такого не слышал. У самого Джастина телевизора не было. Мне приходилось удирать каждый пятничный вечер, чтобы посмотреть очередную серию «Рыцаря дорог» — я очень боялся упустить сюжетную нить.

— Гарри, — произнес Джастин.

— Ладно, — вздохнул я. — У меня голова болит.

— Это вполне естественно. Ты прокладываешь в своем сознании новые тропы. Будь добр, еще раз.

— А могу я прокладывать тропы где-нибудь в другом месте?

Джастин посмотрел на меня из-за своего рабочего стола.

Мы сидели у него в кабинете, как он называл одну из гостевых спален в небольшом доме милях в двадцати от Де-Мойна. Как и в большинство других дней, одежду его составляли черные брюки и серая рубашка. Бороду свою он подстригал довольно коротко, безукоризненно ровно. Руки его с очень длинными, изящными пальцами могли сжиматься в твердые как камень кулаки. Ростом он был выше меня — как и большинство взрослых тогда — и никогда не обзывал меня обидными словами, даже когда приходил в ярость. Этим он отличался от остальных приемных родителей, у которых мне пришлось пожить.

Если я доводил Джастина до гнева, он вместо «будь добр» переходил к кулакам. Он никогда не бил меня с криком, никогда не тряс за ворот или за волосы, как поступали другие мои опекуны. Когда он меня бил, это каждый раз случалось молниеносно и очень точно, а потом проходило. Как когда Брюс Ли на экране бьет врага. Только Джастин никогда не издавал при этом дурацких воплей.

Я отвернулся от Джастина, низко опустил голову, а потом посмотрел на потухший камин. Я сидел перед ним по-турецки. В камине лежали шалашиком дрова и хворост. От камина исходил легкий запах дыма; подложенная под хворост мятая газета чуть потемнела в одном углу, но загораться упрямо не желала.

Краем глаза я видел, что Джастин снова углубился в свою книгу.

— Еще раз, будь добр.

Я вздохнул, закрыл глаза и попробовал сосредоточиться. Начинать надо с дыхания — оно должно быть ровным, размеренным. Потом, расслабившись, надо накапливать энергию. Джастин учил меня представлять в уме светящийся шар чуть выше солнечного сплетения, разгорающийся все ярче и ярче, но это все ерунда. Вот когда это делал Серебряный Самурай, энергия сгущалась у него вокруг рук и глаз. Зеленый Фонарь накапливает ее в кольце. У Стального Кулака светятся кулаки — вот круто! Кажется, у Железного Человека что-то светится в груди, но он типа один такой, и потом у него все равно нет сверхсилы.

Я представил себе, как энергия накапливается у меня вокруг правой руки. Ладно, пусть там.

Я представил себе, как она разгорается ярче и ярче, как руку мою окутывает алая аура — словно у Стального Кулака. Я ощутил, как энергия покалывает кожу невидимыми булавками, заставляя волоски на руке встать дыбом. И когда я почувствовал, что готов, я подался вперед, сунул руку в камин и произнес как мог отчетливо:

— Sejet!

И, говоря это, щелкнул кремнем зажигалки «Бик», которую прятал в правой руке. Огонек немедленно воспламенил газету.

— Погаси, — произнес Джастин почти над самым моим ухом.

Я дернулся и уронил зажигалку. Сердце заколотилось с частотой миллиард ударов в минуту.

Его пальцы сжались в кулак.

— Я не люблю повторять.

Я поперхнулся, полез рукой в камин и вытащил газету из-под дров. Я немного обжегся, но не так сильно, чтобы плакать или чего такого. С горящими от стыда щеками я захлопал огонь руками.

— Дай мне зажигалку, — все тем же спокойным тоном произнес Джастин.

Я прикусил губу, но послушался.

Он взял зажигалку и несколько раз подбросил на ладони. На губах его играла легкая улыбка.

— Гарри, полагаю, такая изобретательность сослужит тебе хорошую службу, когда ты вырастешь. — Улыбка исчезла. — Но ты пока не вырос, мальчик мой. Ты ученик. Такие штуки сейчас не пройдут. Никак.

Он сжал кулак.

— Sejet! — прошипел он.

Рука его взорвалась, превратившись в шар ало-голубого пламени, по сравнению с которым энергия Стального Кулака казалась так, бледной подделкой. Я поперхнулся, уставившись на это. Сердце забилось даже еще быстрее.

Джастин повертел рукой в воздухе, давая мне хорошенько убедиться в том, что это не иллюзия — вся рука по локоть окуталась огнем.

Но не обгорала.

Джастин поднес руку к самому моему лицу — так близко, что жар едва не обжигал мне нос, но сам не морщился, и кожа его оставалась нетронутой.

— Если ты изберешь этот путь, рано или поздно это у тебя получится, — спокойно произнес он. — Умение владеть стихиями. И что важнее умение владеть собой.

— Э... — пробормотал я. — Чего?

— Люди по природе своей слабы, парень, — продолжал он все тем же ровным голосом. — Эта слабость проявляется множеством способов. Например, ты сейчас хочешь закончить урок и убежать на улицу. Даже зная, что полученные знания могут оказаться жизненно важными. И все равно тебе хочется сначала играть и только потом учиться. — Он вдруг разжал ладонь и уронил зажигалку мне на колени.

Я вздрогнул, когда она коснулась моей ноги, и вскрикнул от неожиданности. Но красная пластмассовая зажигалка просто лежала на полу; огонь ее не повредил. Я осторожно коснулся ее кончиком пальца — она ни капельки не нагрелась.

— Вот сейчас, в эту минуту, — продолжал Джастин, — ты делаешь выбор. Наверное, он кажется тебе не таким уж важным и критическим, но в долгосрочной перспективе может оказаться именно таким. Ты выбираешь, быть ли тебе хозяином собственной судьбы, обладающим способностью творить из мира то, что тебе пожелается, — или ты просто пощелкаешь зажигалкой и останешься прежним. Непримечательным. Самодовольным. — Губы его дернулись, и голос сделался едким. — Посредственным. Посредственность, Гарри, — страшная штука.

Моя рука зависла над зажигалкой, но не подобрала ее с пола. Я подумал над его словами.

— Вы хотите сказать, что если у меня не получится, вы... вы отошлете меня обратно?

— Успех или неудача заклятия роли не играют, — ответил он. — Важно другое — победит или потерпит поражение твоя воля. Твое стремление преодолеть человеческую слабость. Твоя готовность работать. Учиться. Сачков я здесь не потерплю, парень. — Он сел на пол рядом со мной и кивнул в сторону камина. — Будь добр, еще раз.

Мгновение я смотрел на него, потом опустил взгляд на свою руку, на брошенную зажигалку.

Никто и никогда еще не говорил мне, что я особенный. Но Джастин сказал. Никто и никогда вообще не тратил на меня столько времени. Никто. Только Джастин.

Я подумал о том, что снова вернусь в государственные заведения — приюты, интернаты, детские дома. И вдруг мне ужасно захотелось, чтобы у меня получилось. Мне хотелось этого больше, чем есть, даже больше, чем хотелось посмотреть «Рыцаря дорог». Мне захотелось, чтобы Джастин мной гордился.

Я оставил зажигалку лежать на полу и сосредоточился на дыхании.

Я снова выстроил заклинание — медленно, очень медленно, сосредоточившись на нем сильнее, чем когда-либо в жизни. А мне исполнилось уже тринадцать, так что это не совсем пустые слова.

Энергия сгущалась до тех пор, пока мне не начало казаться, будто у меня в животе разожгли костер, а потом я выплеснул ее через пустую, вытянутую перед собой руку.

— Flickum bicus! — произнес я вместо положенного египетского слова.

И оставшийся под дровами хворост занялся ярким огнем. Мне казалось, я в жизни не видел еще ничего прекраснее.

Я обмяк и едва не упал, хотя и так уже сидел на полу. На меня вдруг накатила болезненная волна слабости и голода. Мне хотелось съесть большую тарелку макарон с сыром и лечь спать.

Сильная рука с длинными тонкими пальцами поймала меня за плечо, не позволив упасть. Я поднял взгляд и увидел в темных глазах Джастина тепло — и не только отражение разгоравшегося огня в камине.