Она съела лишь два кусочка ragoût fin en coquille[17], а два других оставила на кончике вилки. От предложенных затем блюд она отказалась и, скрестив руки, откинулась на спинку стула, то и дело поглядывая на стенные часы, стрелка которых медленно продвигалась по циферблату. Гордон, обреченный безмолвно наблюдать за своей визави, начал постепенно благословлять вазу, хоть и служившую помехой, но, по крайней мере, позволявшую ему продолжать это занятие не то чтобы незаметно, но хотя бы не привлекая внимания. Он признался себе, что редко встречал женщин подобной красоты, будь то в Англии, будь то в «Штатах». Точеный профиль и отсутствие малейшего следа краски на лице, преобладающей чертой которого была апатия, придавали ее головке нечто мраморное. Но выражение апатии не было следствием особой подавленности или, тем более, дурного настроения. От Гордона не ускользнуло, что черты ее оживились, когда вдруг с дальнего конца стола кто-то крикнул кельнеру с берлинской развязностью: «Поставьте на холод. Но ненадолго. Главное дело – хлопнуть». Провозгласив этот тезис, оратор быстро и ловко сунул указательный палец за щеку. Раздался громкий хлопок.

Все рассмеялись. Даже полковник вроде бы обрадовался поводу разрядить застольную скуку. Перегнувшись через стол к Гордону, он спросил:

– Господин Гордон, вы ведь сын генерала, не так ли?

– Нет, господин полковник, даже не родственник, собственно говоря, я из рода Лесли. Гордон – фамилия моего отчима.

– И в каком же полку вы служите?

– Ни в каком, господин полковник. Я оставил службу.

– Вот как, – отвечал полковник.

Наступила пауза, которая на сей раз грозила оказаться роковой. Но эта опасность, к счастью, миновала. Обычно немногословный, Сент-Арно продолжил беседу, выказывая неожиданную для его натуры заинтересованность.

– И давно вы здесь, господин фон Гордон? Вероятно, приехали на лечение?

– Неделю, господин полковник. Но я, собственно, не на лечении. Хочу отдохнуть, подышать свежим воздухом и вновь увидеть места, которые дороги мне с детства. До службы в армии я часто бывал в Гарце и смею сказать, знаю его.

– Тогда я прошу разрешения в случае надобности обратиться к вам за советом и помощью. Дело в том, что как только позволит здоровье моей жены, мы намерены как можно выше подниматься в горы, примерно до горы Андреас. Говорят, там самый лучший воздух для нервнобольных.

В этот момент кельнер принес десерт, и госпожа Сент-Арно взяла себе немного мороженого с ягодами и отведала с ванильной стороны.

– Дорогой Пьер, – произнесла она, встрепенувшись, – ты просишь господина фон Гордона о помощи и в тот же момент отпугиваешь его. Ведь нет ничего более тягостного, чем заботы о больной женщине. Но не пугайтесь, господин фон Гордон, мы не станем злоупотреблять вашей добротой, по крайней мере, я не стану. Вы, без сомнения, альпинист, то есть нацелены на дальние маршруты, а я намереваюсь еще несколько недель просидеть на нашем балконе, любуясь парковым лугом.

Беседа продолжилась и прервалась лишь тогда, когда на нижнем конце стола со всеми положенными церемониями открыли заказанную бутылку шампанского. Пробка взлетела в потолок, и пока младший из берлинцев наполнял бокалы, старший исследовал пробочное клеймо, разумеется, лишь как повод для изложения нескольких анекдотов о шампанском. Суть всех анекдотов сводилась к разоблачению отелей и их владельцев, которые «только и делают, что ищут, куда бы воткнуть пробку»[18]. Впрочем, рассказывал он с невинным видом, и хорошее настроение берлинца передалось не только его ближайшим соседям, но и почти всем, кто сидел за столом.

Минут через десять гости поднялись и группами стали покидать столовую. Берлинцы тоже двинулись вдоль по проходу, однако задержались у столика, на котором была выложена книга постояльцев, и принялись ее листать.

– Глянь-ка, вот он: Гордон-Лесли, гражданский инженер.

– Гордон-Лесли! – повторил второй. – Да ведь это чистая «Смерть Валленштейна»[19]!

– В самом деле, не хватает только полковника Батлера.[20]

– Послушай, тот старикан…

– Ты думаешь?

– Конечно, думаю. Ты только взгляни на него. Такому только начать…

– Слушай, это было бы великолепно, получился бы славный финал.

И они двинулись дальше, в свой номер, «чтобы немного осмотреться внутри», как выразился старший из берлинцев.

Встав из-за стола, супруги Сент-Арно и их новый знакомый и визави за табльдотом условились совершить послеобеденную прогулку на Конское копыто. В четыре часа они встретились в парке под большим платаном, где Гордон взял на себя руководство экскурсией, предварительно изложив свой план. Пусть мадам не пугается, почтительно сказал он, туда есть ближняя дорога, но она очень крутая, поэтому лучше идти в обход. Обходный путь намного предпочтительней. Он хорош не только тем, что там имеется и открывается взору (например, прекрасные виды). Он намного, намного лучше, благодаря тому, чего там нет. А там как раз отсутствуют обычные прозаические приметы гарцских променадов – хижины, дети, развешенное белье.

Сесиль, чье настроение заметно улучшилось, заверила его, что за многие годы замужества привыкла проявлять послушание и подчиняться даже в мелочах. И вовсе не собирается бунтовать против господина Гордона, который производит впечатление прирожденного проводника и следопыта.

– Поблагодарите мадам за комплимент, – рассмеялся полковник. – Сравнение с Кожаным Чулком[21].

Гордона неприятно задела эта шутка, сарказм мог быть направлен как против него, так и против Сесиль, но он не подал виду. Взяв у красавицы шаль, в которую она куталась до сих пор, он указал на тенистую тропу в конце парка и повел по ней супругов Сент-Арно мимо летних домиков и сторожек к соседнему селению Хубертусбад, откуда намеревался совершить подъем на Конское копыто. С обеих сторон тропу затеняла густая листва, но попадались и более открытые участки. На одном из них стояла увитая плющом и диким виноградом вилла в оправе позолоченной сетчатой ограды. Ничто не двигалось в этом доме, только в открытых окнах трепетали на сквозном ветру занавески. Место казалось абсолютно необитаемым, но это впечатление нарушал роскошный павлин, восседавший на высокой жерди и оглашавший своим высокомерным и вызывающим криком палисадник, обсаженный жимолостью и гвоздикой.

Сесиль в изумлении остановилась, а потом обратилась к Гордону, затеявшему весь обход, видимо, только ради этого зрелища.

– Какое волшебное место, – сказала она. – Да это просто заколдованный замок из сказки. Как тут тихо и уединенно. Словно здесь царит мир или счастье, что, в сущности, одно и то же.

– Но ни мир, ни счастье не обрели здесь приюта. Я каждый день прохожу мимо этого дома и напоминаю себе одну прописную истину.

– Какую же?

– Да ту, что идиллию, а тем более счастье, нельзя спроектировать. Тот, кто строил этот дом, вероятно, имел такое намерение. Но он не продвинулся дальше простых кулис, а то, что подстерегало его за кулисами, не было миром и счастьем. По этому дому бродит некий мрачный дух, и последний владелец застрелился здесь, вон у того окна (предпоследнего слева). И когда я смотрю туда, мне кажется, что он все еще стоит там, высматривая свое счастье, которого не смог найти. Места, обагренные кровью, вызывают у меня отвращение.

Казалось, Гордон ожидал, что спутники с ним согласятся. Но слово одобрения не прозвучало. Сесиль лишь считала петли сетчатой ограды, а полковник со свойственным ему спокойным любопытством лорнировал окна.

После чего все трое, не сказав ни слова, направились к извилистой тропе, которая вела наверх, к Конскому копыту.