Г. Тестирование может нам помочь обрести уверенность в благонадежности „Героя“, но проблема в том, как к этому отнесутся потребители информации. Я сомневаюсь, что „детектор лжи“ или что бы то ни было может избавить от сомнений, неизбежных при сопоставлении отчетов Объекта с отчетами тайной разведывательной службы.

Д. В данный момент я абсолютно уверен в благонадежности информатора, но меня беспокоят две вещи: (а) бессознательная необъективность информатора и косвенных источников информации в спорных вопросах и (б) возможность ареста информатора (как Попова) и установление строжайшего контроля за ним. „Детектор лжи“ не решает этих проблем. Единственное, что мы можем сказать точно, — что вторая возможность, по крайней мере на данном этапе, исключается, так как 18 июля объект приехал в Лондон.

Е. Мы должны отдавать себе отчет в том, что каждая встреча с „Героем“ может быть последней, и в дальнейшем мы сможем связаться с ним только при помощи тайников или мимолетных встреч (во время которых обмен материалами происходит без контакта), и мы едва ли можем позволить себе отправить его обратно в СССР для работы на нас с тяжелым сердцем. Если бы мы могли быть уверены в том, что личный контакт не будет прерван, можно было бы попытаться залечить любые психологические раны, нанесенные тестированием, но такой уверенности нет.

Ж. Основываясь на восемнадцатилетнем опыте легальных и нелегальных контактов с русскими, я могу сказать, что человеческий фактор, „личные взаимоотношения“ — основная движущая сила их поведения. В данном случае обстоятельства весьма благоприятны, и любые действия, которые могут испортить наши взаимоотношения, чреваты серьезным риском.

В заключение хочу сказать следующее:

А. Главное управление поступит безответственно, если не примет во внимание оценку четырех офицеров, занимающихся этим делом.

Б. Любая попытка переубедить наших британских коллег может испортить наши гармоничные отношения, которые весьма важны для успешной совместной работы».

Позже в тот же день, 19 июля, Мори встретился с Хелмсом и Тиммом, чтобы вынести резолюцию по данному делу. Трое старших офицеров в Вашингтоне разделяли мнение лондонской группы. После встречи Мори написал записку для отчета о результатах обсуждения:

«Было достигнуто соглашение о том, что в данный момент что-либо предпринять в этой операции невозможно, так как есть риск, что агент потеряет интерес к делу, и этот факт имеет большее значение, чем результаты тестирования».

Мори считал, что интуиция не подвела англичан; оценка офицеров по особым делам тоже много значила, и, кроме того, масштаб разведывательной информации был веским аргументом, раз уж возникали сомнения в том, что Советы могут намеренно передать такой разнообразный материал. «Они не могли специально это подготовить для нас, так как любой диссидент, осведомленный об этой операции, или независимый информатор могли все им испортить», — писал Мори.

Споры о тестировании, в сущности, подразумевали споры о надежности и искренности Пеньковского. Во время второго раунда лондонских встреч — десять заседаний, более сорока часов — Вашингтон тщательнейшим образом занимался Пеньковским. Вашингтон и Лондон столкнулись с серьезной проблемой: надо было перевести и распространить весь предоставленный им материал. Получатели должны были немедленно дать материалу оценку, нельзя было допустить его рассекречивания, но в то же время распространение этой информации в разведывательном сообществе и высших кругах правительства было необходимо для максимально эффективной работы.

Президент Кеннеди не очень-то жаловал Аллена Даллеса (директора ЦРУ с февраля 1953 года) после поражения на Плайя Хирон (апрель 1961 года). Хотя Кеннеди принял вину на себя, Даллесу недолго оставалось занимать этот пост, и он это знал. Кеннеди возложил ответственность за поражение на Даллеса и заместителя начальника оперативного отдела Ричарда Биссела и попросил их уйти в отставку^{321}. Потом началось дело Пеньковского. Даллес был профессионалом, его высоко ценили, и он решил показать президенту, как умеет работать Управление, и завершить свою карьеру на высокой ноте.

Даллес, как всегда, был осторожен в оценке информатора и переданного им материала. Несколько разочаровав специалистов советского отдела, он вызвал эксперта по СССР из Управления информации, так называемого открытого подразделения ЦРУ. У Управления информации не было тайных агентов в этой сфере, и они пользовались услугами аналитиков, чтобы исследовать и классифицировать отчеты.

Прокомментировать материалы нового советского информатора попросили молодого советолога бюро ОРВ Реймонда Л. Гартхоффа. Даллес хотел знать, что Гартхофф думает о ценности информации и ее распространении в сообществе. Гартхофф считал, что информация по ракетам и ракетным войскам, по всей видимости, истинна и что частично это можно доказать. Но часть информации была совсем новой, и подтвердить ее было невозможно, хотя Гартхофф сказал, что она «вполне пригодна». Он сообщил Даллесу, что некоторые материалы «вроде бы не совпадают с нашими данными, что заставляет задуматься. Если информатор честен, эти материалы чрезвычайно важны, и их необходимо распространить».

В 1990 году Гартхофф вспоминал, что первое время Даллес относился к информации настороженно и задумывался «о том, как воспримут информатора и как ЦРУ отнесется к распространению информации, с которой, кажется, не все в порядке. Но, безусловно, его основной целью было узнать информатора получше; как разведаналитик, я мог сообщить ему больше, чем оперативник.

Я предложил директору распространить информацию, учитывая, что информатор обладает обширными знаниями по ряду вопросов; так он и поступил. При оценке материала необходимо было это учитывать, но источник оказался надежным»^{322}.

Джеймсу И. Энглтону, главе контрразведки ЦРУ, ответственному за выявление агентов КГБ внутри страны и за рубежом, предстояло вынести решающую оценку. Весной 1961 года Даллес хорошо отзывался об Энглтоне, твердо рассчитывая на его помощь в оценке Пеньковского. Мори, пытаясь добиться того, чтобы Пеньковскому поверили, 30 июня 1961 года встретился с Энглтоном.

Мори написал об этом разговоре. Он процитировал Энглтона: «Вне сомнений, это одно из важнейших за многие годы дел». Энглтон сообщил Мори, что частично ознакомился с расшифровкой лондонских встреч и полностью убедился в честных намерениях агента и ценности переданной им информации. В результате Энглтон заключил, что невозможно сохранить имя информатора в тайне, передав основным потребителям отчеты, по которым можно было бы догадаться о ценности всего переданного материала. Мори отметил, что, по словам Энглтона, «основным потребителям информации нельзя сообщить всего, но чрезвычайно важно, чтобы президент во время берлинского кризиса узнал об этом деле все и смог извлечь из этого выгоду».

Энглтон настоятельно рекомендовал, чтобы президент прочел расшифровку встреч агента с группой в Лондоне. Он сказал:

— Значение этой операции можно понять, лишь читая стенографический отчет. Расшифровка показала, что у агента широчайший доступ к секретной информации, что увеличивает ценность его сообщений, — человек, который выносит официальное решение по берлинскому вопросу, обязан это прочитать.

Рассматривая вероятность дезинформации, Мори заметил, что, как ему кажется, общий масштаб информации столь велик, что в рамках одной операции дать ложные сведения по всем затронутым вопросам практически невозможно.

«Я добавил, — прокомментировал Мори, — что, если русская разведслужба попытается начать против нас обманную операцию, подсовывая нам всяческую военную, техническую, контрразведывательную, политическую и тому подобную дезинформацию, которую передавал „Герой“, она бы неминуемо запуталась, поскольку едва ли им известно, что именно из этой информации мы знаем наверняка. Сложность и разнообразие материалов, которые „Герой“ дает в своих безусловно достоверных отчетах, мне кажется, — лучшая гарантия против обмана».