Елена Николаевна Савельева, по профессии врач, жила с дочерью, девочкой лет шести, в двух небольших комнатах у Петровского парка.

Другов и Званцев представились ей и объяснили цель своего прихода: они хотели бы узнать, не осталось ли каких-нибудь работ, чертежей или записок после смерти профессора Макшеева.

- У меня, к сожалению, ничего не осталось, - сказала Елена Николаевна. - Когда я вышла замуж, папа уехал отсюда и поселился в институте рядом со своей лабораторией. Кое-что из его старых работ у меня, правда, было, но я все передала в Академию наук.

- В таком случае нам остается только извиниться перед вами за беспокойство и тяжелые напоминания об отце, - сказал профессор.

- Да, смерть отца была для меня страшным ударом. И зачем он только поехал на Кавказ?! Папа всегда проводил лето в средней полосе России: ведь он был страстный рыболов и мог целыми днями с удочкой просиживать у реки. И вдруг я получаю известие, что он убит поздней осенью на Кавказе. Как он туда попал, понять не могу.

- Скажите, - спросил Званцев, - а где именно ваш отец должен был провести это лето?

- Я и сама точно не знаю; где-то под Серпуховом. Письма я посылала до востребования на станцию Свинская, Курской дороги.

Гости встали.

- Между прочим, - заметила на прощание Елена Николаевна, - вы не первые задаете мне вопросы об отце. Вскоре после его трагической смерти сюда заходили двое каких-то научных работников и интересовались его бумагами.

Званцев насторожился.

- Простите, не можете ли вы припомнить их наружность? - спросил он.

- Одного я как сейчас вижу! Такой маленький, блондин.

- Что же вы им сказали?

- Да то же, что и вам, - ничего, - развела руками Елена Николаевна.

Геологи вернулись домой обескураженные. Все несколько приуныли. Особенно горевал Ваня, который считал себя главным виновником неудач. Ему казалось, что если бы он серьезно отнесся к делу и вовремя разгадал шифр, чертежи не попали бы в руки врагов, так как он не сомневался, что именно враги стали им поперек дороги.

- Меня все же удивляет яма, - как бы высказывая мысли вслух, заговорил Званцев. - Она слишком глубока. Зачем Макшееву надо было зарывать свои чертежи так глубоко? Да и сил для этого у старика не хватило бы.

- Знаете, - сказал Другов, - я думаю, что глубина ямы объясняется тем, что наши враги ничего в ней не нашли! Не ошиблись ли мы местом? Нет ли в Маланьине второй церкви? Проверьте, Ваня, еще раз расшифровку названия села.

Ваня в тот же вечер взялся за документ Макшеева и газету, служащую к нему ключом.

«Село Малан? Конечно, подозрительно, - думал он. - Очевидно, Макеев или я, переписывая, допустили здесь ошибку. Но в чем ошибка? Прежде всего, Макшеев мог ошибиться в счете строки».

Ваня взял строчкой выше, полупилось «Маланпроно». Строчкой ниже - получилось «Маланитоно». Он брал различные комбинации цифр - ничего не выходило. Тогда ему пришло в голову, что ошибка заключалась в первой цифре группы, то есть в номере газетного столбца. Он исправил в шифрованной записке первые цифры обеих сомнительных групп и взял буквы «д» и «р». Получилось слово «Маландроно».

И вдруг его осенила мысль: это может быть Малое Андроново! Ну конечно! Вовсе нет никакого «вовостока». Лишний слог «во» следует отнести к предыдущему слову! Макшеев не писал лишних букв и слов. Он ошибся в номере столбца!

- Ах мы ослы! Ах чурбаны! - закричал Ваня.

- Что это ты ругаешься? - спросил Ткеша.

- Мы ошиблись. Никогда Макшеев ничего не зарывал в Маланьине! Это Малое Андроново, другое село, расположенное к северу от Маланьина! - кричал Ваня. - Нас сбила карта. «Андроново» написано крупными буквами, а слово «малое» сокращено до одной буквы «м». Я, видимо, ошибся тогда… спутал. Никакого «вовостока» нет, и это не Маланьино, а Малое Андроново… Надо было взять первый столбец, а мы взяли второй. Мы должны немедленно ехать в Малое Андроново.

Оба друга в ту же ночь сели в поезд и к утру уже были на станции Свинская. От станции они пешком пошли к селу. Малое Андроново живописно раскинулось на берегу реки. В конце села в рощице виднелась деревянная церковка. Увидев ее, наши друзья облегченно вздохнули.

Церковь была очень старая, покосившаяся; крыша во многих местах продырявлена, дверь и окна забиты досками. Отметив от нужного угла двадцать два метра, друзья радостно переглянулись. Конец веревки пришелся над тремя сложенными в ряд кирпичами.

Сняв кирпичи, Ткеша лихорадочно принялся работать лопатой. Не успел он прокопать и полметра, как лопата ударилась о что-то твердое.

- Постой, постой! Осторожнее! - закричал Ваня и стал разгребать землю руками.

Через минуту он извлек из ямы обыкновенную крестьянскую кринку, плотно замазанную глиной. Осторожно разбив ее, Ваня дрожащими от волнения руками, вытащил тетрадь в черном клеенчатом переплете.

Оба стояли в каком-то оцепенении: казалось невероятным, что тайна Макшеева была у них в руках.

Потом, оглядевшись, Ваня схватил тетрадь, завернул ее в полотенце и сунул к себе на грудь, под рубашку.

Молодым людям стало страшно. А вдруг за ними наблюдают? Внимательно оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, они быстро зашагали к станции.

Появление Вани и Ткеши на квартире у Званцева, рассказ о поездке и сама тетрадь явились полной неожиданностью для Званцева. Немедленно явился по вызову Другов, и все с огромным нетерпением сели за круглый стол. Профессор раскрыл тетрадь и начал читать.

- «Макшеев И. В. Тетрадь двенадцатая… Несколько мыслей о природе космических лучей (апрель 1933 года)»…

Профессор перевернул несколько страниц.

- Посмотрим, что идет дальше… «Упрощенный вывод формулы Гамильтона (июль 1933 года)».

Он перелистал еще несколько страниц. Его лицо оживилось.

- «Сверхультрафиолетовые лучи особо интенсивной химической активности (август 1933 года).

Еще в 1912 году, изучая ультрафиолетовые лучи колпачка ауэровской горелки, я установил в них присутствие особого рода лучей, гораздо более активных и обладающих гораздо более высокой способностью проникания. Правда, интенсивность этого излучения была ничтожна.

Ауэровский колпачок, как известно, состоит из тканей, пропитанных смесью азотнокислых солей тория и церия, причем первого девяносто девять процентов, а второго только один процент. В пламени газа ткани сгорают, а соли сохраняют форму колпачка. Я доказал тогда, что новые лучи идут исключительно от цериевых солей.

Недавно я вновь занялся этой проблемой. Мне удалось установить, что в момент вспышки паров церия, что бывает при температуре 1800 градусов Цельсия, происходит внезапное излучение сверхультрафиолетовых лучей, продолжающееся, по-видимому, лишь ничтожные доли секунды. Интенсивность излучения зависит от количества церия.

Лучи эти весьма легко проникают через воздух, дерево, бумагу и даже через металлы. Только особо тяжелые металлы - свинец, золото, ртуть - задерживают большую часть лучей. Химическая активность их поистине изумительна. Йодистый азот - вещество весьма легко разлагающееся - взрывается от самого ничтожного излучения. Мне удалось взорвать такими лучами ружейный пистон с гремучей ртутью на расстоянии десяти метров от установки. Вспышку я производил так: помещал крупинку металлического церия в платиновую капсюлю и нагревал ее в пламени гремучего газа. Через некоторое время пары церия разрывали капсюль, воспламенялись и испускали излучение сверхультрафиолетовых лучей. Обычные лучи задерживались при этом экраном из черной бумаги».

Другов взволнованно остановился и осмотрел слушателей.

- Дальше написано другими чернилами, - сказал он. - Продолжаю!