Могучий рев и отчаянный вопль разом потрясли лес. Заснувшие было птахи бросились врассыпную кто куда. Только любительница скандалов – сорока – спряталась за ветвями, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Яга Степанидовна, замаскировавшись наспех сорванной веткой, подобралась на всякий случай поближе.

Детина приплясывал на месте, тряся укушенной рукой и с ужасом глядя на берлогу. На жирном указательном пальце здоровяка появились характерные следы неправильного прикуса.

– Змея! – истерически бормотал детина, разглядывая палец и судорожно подсчитывая минуты оставшейся жизни. В его памяти промелькнули кадры из фильма про Индиану Джонса и про змей, охраняющих сокровище.

«Спасаться, спасаться! В медпункт!» – мелькнуло в его голове. Эдик подхватил ружье, но не успел сделать и шага, как из берлоги показалась сначала изумленная мохнатая башка, а следом за ней, охая и причитая, вывалился и весь медведь.

Правый глаз Потапыча был красный и слезился.

– Медведь! – взвизгнул детина.

– Бандит! – ахнул Потапыч и сделал шаг назад. Под его тяжелой лапой хрустнула ветка, и медведь, словно куль муки, повалился в траву.

Эдик судорожно дергал затвор ружья. На его лбу выступили капельки пота, а руки выполняли команду с точностью до наоборот.

Яга Степанидовна поняла, что пора действовать. И хотя ружье в руке шефа тряслось и прыгало как живое, оно тем не менее могло выстрелить. Бабка отбросила ветку в сторону и предстала перед шефом во всей своей красе.

– Ва-ва-ва-вах! – загадочно произнес Эдик, глядя на Ягу и переставая трястись.

А Яга уже подняла правую руку вверх. Рука была сухая и тонкая, как картофельная плеть, и заканчивалась острыми тонкими коготками.

– Чикатилло накатилло! – завывая, произнесла Яга. – Накатилло укатилло!

В следующее мгновение поляна подернулась морозным туманом, земля вздрогнула, и где-то невдалеке, словно невидимый зверь, зашевелился гром.

Яга подняла вторую руку, и туман, свиваясь кольцами, окружил Эдика непроницаемой молочной пеленой.

– Чуфырь! – довольным голосом произнесла Яга, и туман, мгновенно съежившись, уполз в лопухи.

Снова засияло солнце. Эдик все так же стоял на поляне, только вместо новенького помпового ружья у него в руках оказалась толстая суковатая палка, из которой он напрасно старался выстрелить.

– Пу, пу, пу! – стрелял он то в Потапыча, то в Ягу Степанидовну. Старуха смотрела на него с жалостью.

– Может, хватит пукать, – сказала она, одергивая ситцевый фартук, – а то, неровен час, штаны испоганишь.

– Абзац! – прошептал детина, начиная шевелить ногами и переходя на бег на месте. – Мамочки! – Последнее слово он произнес странным, пищащим басом и неожиданно быстро ринулся через лес, оставляя за собой неширокую просеку.

– Чертям лесным тебя отдать бы! – пробормотала Яга, мстительно глядя вслед Эдику.

– Отдай, матушка еще не поздно! – Возле Яги словно из-под земли выросло несколько чертей. Их длинные хвосты от напряжения подергивались и нервно били по траве.

– Страсть как кушать хочется! Давненько такого не едали!

– Не видали! – поправил говоривших один из чертей, тот, что покрупнее. – Нам бы его на пе…

– На перевоспитание! – хором закончили черти.

– Знаю я ваше перевоспитание, – нахмурилась Яга. – Куда участкового дели, схарчили небось? А он ведь только за грибочками пошел прогуляться!

Черти потупились, а один из них принялся стыдливо ковыряться в зубах.

– Да мы его и не видели! – наконец произнес самый маленький.

– Больно он нам нужен, костлявый такой! – отозвался самый длинный.

– Ша! – сказал главный. – Кончай базар! А ты уж, матушка, в следующий раз нас понапрасну не вызывай, конфуз может выйти.

Из полуоткрытой двери приемной директора доносился тихий настойчивый храп. От этого храпа воздух в приемной сгустился и сделался похожим на теплый, сладковатый кисель.

– Может, окно открыть? – предложил Костя, поглядывая на огромную двойную раму. Ее не открывали, наверное, со дня строительства самого здания. Между двумя стеклами скопилось изрядное количество засохших мух, валяющихся просто так или запутавшихся в паутине. Колченогий тщедушный паучишка от нечего делать раскачивался на пыльной серой паутинке. Ему было скучно.

Костя тоже скучал, несмотря на то что Евстигнеев с вечным пылом излагал свою новую гипотезу возникновения Вселенной. Эту гипотезу Евстигнеев выудил из журнала и, слегка подправив, выдавал теперь за свою.

Костя протянул руку к окну, но так и не открыл.

– Толку-то, – остановил его Евстигнеев, – открывай, не открывай, все равно будет душно. Ветра-то нет.

– Штиль, – кивнул Полумраков, доставая платок и утирая лицо. – Интересно, долго он еще проспит? – Савелий имел в виду директора и его привычку предаваться послеобеденному сну.

– Он не спит, а медитирует! – поправил его Евстигнеев. – Разницу чувствуешь?

– Какая разница, кто смешит, кто дразнится, – проворчал Полумраков, и, словно в ответ на это, директор оглушительно рявкнул, и хрустальные подвески на люстре жалобно зазвенели.

– Небось, Лисипицин приснился, – пробормотал Евстигнеев.

– Не дай бог! – испугался Полумраков. – Мне тут вчера…

Договорить он не успел. За дверью надсадно скрипнула скамья, послышался сладкий, с волчьим прискуливанием, зевок, и в дверь просунулось помятое лицо Захара Игнатьевича.

– А, это вы, – буркнул он несколько разочарованно. – Ну заходите, заходите, только ничего не просите. – Последние слова директор произнес, изображая тихую зубную боль.

Захар Игнатьевич уселся в кресло и положил на стол красные пудовые кулаки. Одним кулаком он придавил папку с делами, и Косте на мгновение показалось, что папка жалобно пискнула.

Евстигнеев с Полумраковым переглянулись. Они тоже услышали писк. Захар Игнатьевич озадаченно посмотрел на кулак, потом на папку, приподнял ее и стряхнул на пол расплющенную мышь.

– Слушаю, – смущенно сказал он, убирая папку в стол.

– Мы к вам по поводу пришельца, – начал Евстигнеев. – Вы его знаете.

– Тот, бомжеватый, который у Шлоссера?

– Нет-нет, – Евстигнеев отрицательно покачал головой, – вы же помните, у нас в гостях был.

– А, это тот, костистый… – Захар Игнатьевич кивнул головой.

– Крян, – напомнил Полумраков, которому надоело находиться в роли статиста.

– Армянин? – Захар Игнатьевич поднял кустистые брови. – Вы же говорили – пришелец!

– Совершенно верно, – подтвердил Костя, – просто у него имя такое. По звучанию совпадает с армянским.

– А может, они того? – насторожился директор. – Может, кавказцы уже космос захватили и оттуда теперь до нас добираются?

– Ну что вы! – широко улыбнулся Евстигнеев. – Как можно?

– Очень даже можно! – возразил Захар Игнатьевич. – Кавказцы – они такие. Давеча тоже вот приезжал один. У населения огурцы скупать. И ведь скупил по дешевке, а вы говорите – космос!

– Ну наш-то натуральный пришелец, – спокойно оказал Евстигнеев. – У него даже документы есть. Удостоверение космической личности.

При слове «документы» Захар Игнатьевич облегченно вздохнул и расслабился. Документы он любил и верил им безгранично. Благодаря этой любви он ни разу за все время своей работы не вошел в конфликт с вышестоящим начальством. Такое законопослушное поведение сначала всех удивляло, а потом Захар Игнатьевич получил кличку – «директор в законе». Об этой кличке он знал, и она ему нравилась.

– Ну так что ваш пришелец, – осведомился он, – небось запчасти просит? Так у меня вон два комбайна стоят, комплектующих нет.

– Что вы, что вы! – замахал руками Евстигнеев. – У него другое. Ему тут невесту нашли. Жениться хочет. Чтобы все по закону!

У представительного Полумракова глаза на мгновение вспыхнули каким-то рыжим разбойничьим блеском и тут же погасли.

– Это способствует сближению цивилизаций, – многозначительно добавил он.

У Захара Игнатьевича на мгновение отвисла челюсть, но он быстро пришел в себя и вернул ее на место.