представление о целостном, нерасчлененном, едином космосе, сам обладает теми же чертами — целостностью, не-

расчлененностью, единством. Он вырастает из интуитивного представления о существовании единства между

человеком и человеком, человеком и обществом, человеком

и природой, об их нерасторжимой взаимосвязи. Причем

само это единство полагается мифосознанием, как освещенное некоей высшей силой, стоящей над человеком.

Утопия же рождается из разложения мифологического

69 Миф сыграл существенную роль в национально-освободительном движении стран Азии и Африки, националистически настроенные лидеры которого широко использовали его в своей политической практике. В послевоенные годы «в концепциях различных идеологов национально-освободительного движения появляется сильный „мифологический44 элемент, порой осознаваемый и квалифицируемый как историческая неизбежность».

В частности, указывается на появившуюся у JI. С. Сенгора и

его сторонников идею необходимости негритюда как «социального мифа», как идеологического инструмента «пробуждения

людей угнетенной расы» {Гордон А. В. Проблемы национально-

освободительной борьбы в творчестве Франца Фанона. М., 1977, с. 157).

70 Сорель не отвергает марксистской концепции социальной революции, но он трактует ее... как социальный миф. «Исследуя те

пути, которыми умы подготовлялись к революции,— пишет он,—нетрудно заметить, что люди всегда прибегали к помощи социальных мифов, формулы которых изменялись с течением

времени... Надо поставить в заслугу Марксу то, что он очистил

свой миф революционный от всех тех фантасмагорий, которые

слишком часто толкали людей на поиски страны с медовыми

реками.

Миф не поддается разложению на части, из которых можно

было бы составить ряд событий, растянутых на длинный период

времени, так, чтобы получилась эволюция. Подобное превраще-

56

представления о целостном мире71. Утопическое сознание—это сознание, постигшее внутреннюю противоречивость общества, отчужденность людей друг от друга и от

природы, внутренний разлад человека с самим собой. Это

сознание, стремящееся преодолеть образовавшийся «разрыв», «собрать» распадающийся космос воедино.

Миф — порождение и воплощение жесткого детерминизма, исключающего любой произвол и всякое насилие над

предустановленным порядком вещей. Утопия же, как мы

уже говорили, вырастает из стремления порвать с детерминизмом и ориентирует именно на насилие и произвол

по отношению к законам истории.

Мифосознаиие преданалитично и иррационально. Как

проявление сознания неотчужденного субъекта оно лишено

критического измерения. Напротив, оно фиксирует конформное, некритическое (и в этом смысле фаталистически

покорное) отношение человека (не индивида, а рода, ибо

оно не знает индивида как самодеятельного субъекта) к

социальному космосу. Это в подлинном смысле слова массовое, «коллективное» сознание. Для него не существует

границ между естественным и сверхъестественным: и то и

другое одинаково реально и онтологически равноправно.

Напротив, утопическое сознание есть выражение веры человека в собственные силы, в собственный разум, помноженной на желание реализовать эти силы в практическо-

преобразующей деятельности. Всякая утопия есть по своей

сущности отрицание, бунт, ересь, даже если это всего лишь

ересь «внутренней эмиграции» сознания.

Однако, фиксируя различия или даже противоположность утопии и мифа, мы не можем вслед за Сорелем оставить без внимания то обстоятельство, что в реальном

социально-историческом процессе, в массовом революцион-

ние необходимо в деятельности всякой политической партии, и

оно произошло всюду, где социалисты вошли в парламенты.

Оно невозможно по отношению к марксистскому мифу, который

представляет революцию как неделимое целое» (Сорель Ж.

Эволюция социализма.— В кн.: Социальное движение в современной Франции. М., 1908, с. 224). Не нужно специально доказывать, что ни сам Маркс, ни его действительные последователи не занимались конструированием «социальных мифов» или

утопий, так что критика Сореля, когда он говорит о марксизме, бьет мимо цели.

71 Ф. Полак прав, когда утверждает, что «утопия может фактически рассматриваться как один из самых старых и чистых примеров демифологизации». (Polak F. L. Op. cit., vol. 1, p. 419), 57

иом творчестве утопия и миф совсем не так полярны, как

это кажется Сорелю и его последователям.

Неверно, что утопия в отличие от мифа элитарна и что, в то время как последний стихийно рождается в «народной

гуще», утопия возникает как продукт «мудрствования»

идеологов, возвысившихся над массой. И миф, и утопия

имеют единое, народное начало, представляя собой продукты коллективного творчества, на базе которых рождаются

структуры, аранжируемые идеологами и мифотворцами.

Как справедливо замечает в этой связи английский историк

Мортон, «поэты, пророки и философы превратили утопию

в средство развлечения и поучения (здесь Мортон, конечно, сам впадает в некоторое преувеличение. — Э. Б .), однако

раньше этих поэтов, пророков и философов существовал

простой народ, со своими заблуждениями и развлечениями, воспоминаниями и надеждами... Эта Утопия появилась

раньше других и оказалась наиболее распространенной и

долговечной» 72.

Неверно, на наш взгляд, также и то, что утопия в отличие от мифа не способна выполнять социально-мобилизу-

ющую функцию, поскольку она обращена не столько к

чувству, сколько к разуму и потому не в состоянии

«зажечь» массу. История зпает великое множество случаев, когда именно образ желаемого мира, а не интуитивно

постигаемая идея, выступал в качестве движущей силы

народных движений.

Вообще следует подчеркнуть, что вопреки довольно распространенной точке зрения73 (сложившейся не без влияния — хотя и не всегда признаваемого — со стороны

Ж. Сореля) в условиях господства мифосознания остается

место и для утопического сознания. Конечно, если брать

ранние стадии развития общественного сознания, нетрудно

сделать вывод, что миф играет доминирующую роль, препятствуя развитию утопии. Однако на более поздних ступенях развития общества положение меняется: мифосозна-

иие утрачивает прежние позиции в обществе и даже тогда, когда оно на какой-то период вдруг вновь обретает силу, как это случилось в первой половине XX в. в Германии

72 Мортон А. Л. Английская утопия, с. 17, 18. К аналогичным выводам, сделанным уже на русском материале, приходит советский историк А. И. Клибанов. См.: Клибанов А. И. Народная

социальная утопия в России.

73 «Там, где господствует миф,— пишет Ф. Полак,— утопия не

имеет шанса» (Polak F L. Op. cit., vol. 1, p. 419).

58

и некоторых других странах, то это уже совсем не то «чистое» и цельное мифосознаиие, каким оно было много столетий тому назад. Испытав «разлагающее» воздействие со

стороны утопии, миф интегрирует в себя некоторые утопические элементы или даже принимает — по крайней мере

частично — форму утопии. В свою очередь, утопия может

обретать некоторые мифологические характеристики или

даже превращаться в миф, если утопический проект утрачивает свои прежние функции, «окостенивает» и становится просто выражением некоей абстрактной идеи, используемой либо господствующим, либо угнетенным классом

и своих политических интересах.

Одним словом, утопия и миф не просто сосуществуют, по испытывают потребность друг в друге, обогащают друг

друга, выражают себя друг через друга. В социально-политическом плане такое взаимодействие связано с борьбой

общественных классов и групп, которые видят в мифе удобное орудие идеологической защиты или наступления.

К. Мангейм говорил о том, что поведение социальных групп