бы идеалу характер абсолюта, а в конечном счете позволило

бы, по мнению немецкого мыслителя, как можно дальше

продвинуть «передний край» существующего общества и

59 «Всякий, кто изучал сочинения Гаррингтона,— писал американский историк Р. Смит,— был поражен сходством между политическими идеями, которые содержались в этом сочинении, и

теми идеями, которые были успешно претворены в Америке.

Снова и снова возникает соблазн поставить вместо Океания —Америка...» (Цит. по: Doig I. Utopian America. Rochell Park, 1976, p. 139).

c0 Критическая, нормативная, познавательная и конструктивные

функции не исчерпывают всего функционального богатства социальной утопии, однако именно они определяют ее роль в

обществе, хотя на отдельных этапах социального развития та

или иная из этих тесно связанных между собой функций может

получать приоритет и выступать на передний план.

61 См., напр.: Frye N. Varieties of Literary Utopias.— In: Utopias and Utopian Thought. Boston, 1966.

49

тем самым максимально приблизиться к заданному социальному идеалу, остающемуся недостижимым. Так рассуждал не только Кант. Этой установкой интуитивно руководствовались многие утописты (включая создателей

народных утопий) — Платон, Мор, Кампанелла, Кабе, Фурье, Беллами, Моррис и другие, мечтавшие о «золотом

веке», «счастливой земле», «земном рае» и т. п .62

Может быть, именно в силу неизбывности стремления

человека к максимальному пределу и веры в то, что предел-максимум несет с собой добро, среди исследователей

утопии утверждалось представление, что утопия как таковая выражает максимально предельный (и именно поэтому неосуществимый в целом) идеал и этот максимум

имманентен любой утопии и потому может рассматриваться как ее устойчивый критерий.

В самом деле, утопические общества, рисуемые Платоном, Мором или Моррисом, статичны: в них нет никакого движения, никакого развития, поскольку максимальный характер предела не оставляет пространства ни для

продвижения вперед, ни для исторического «маневра». В

лучшем случае они способны, как абсолютный дух Гегеля, развертываться в пространстве. В некоторых проектах

статичность подчеркивается даже конструктивно: утопический город (государство) построен в соответствии с канонами симметрии, которая по своей внутренней логике

есть отрицание движения.

Эти общества «очищены» от всяких противоречий не

в силу существования совершенного механизма их своевременного и адекватного разрешения, а в силу своей

изначальной непротиворечивости. В них просто отсутст-

62 Как писал Н. И. Конрад, «в каких бы образах мысль об этом

пределе (утопическом пределе-максимуме.— Э. Б.) ни выступала, она никогда не покидала человечество и вдохновляла его

на борьбу с тем, что препятствует достижению идеального, достойного человека состояния общества. Об этом с великой яркостью и силой сказал русский писатель Достоевский: „Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за

которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для

готорой умирали и убивались пророки, без которой народы

не хотят жить и не могут даже умирать11». (Конрад //. И.

О смысле истории.— В кн.: Восток—Запад. М., 1966, с. 512). Эту

мысль повторяет А. И. Клибанов, говоря об идее «идеального

общественного строя», который осуществляет «оптимальные условия жизнедеятельности всех и каждого» (См.: Клибанов А. И.

Народная социальная утопия в России. М., 1*977, с. 4).

50

иуют условия для столкновения интересов, ибо заранее

предусмотрены все необходимые средства их обеспечения.

Иными словами, это запрограммированное и потому строго регламентированное общество, где все заранее обдумано, вычислено, предусмотрено, предписано, расписано, а

и конечном счете все заранее решено.

Такого рода утопическое общество оказывается (при

ни ммательном рассмотрении) полностью исчерпавшим

спой творческий потенциал, достигшим сияющих высот, к которым оно стремилось на протяжении всего своего исторического пути, и лицезреющим в немом восторге собственное совершенство, которое обнаруживает, к величайшему изумлению утописта, антигуманный характер.

Размышляли ли творцы утопий, воплощавших идеал-

максимум, к чему может привести практическая реализация (или уже одна ее попытка) их проектов? Понимали

ли великие умы прошлого то, что сегодня ясно среднему

интеллектуалу, умудренному опытом истории XX в.? Некоторые утописты, как, например, Кабе, искренне верили

в то, что придуманные ими проекты могут быть полностью

осуществлены и что это принесет счастье человечеству.

Для других, в том числе, конечно, и для Канта, сознательная максимализация утопического предела была связана

с четким представлением об утопии как исключительном

царстве духа: если она когда-то и окажется прототипом

реального общества, то только в некоторых —и при том

лишь частично реализованных — чертах, тогда как общая

картина практического мира будет, конечно иной, лишь

приближенной к идеалу. Утопия служила эталоном, предназначенным для того, чтобы сверять с ним практически

ориентированные проекты, или для демонстрации несовершенства существующего общества и указания тех направлений, в которых надлеяшт действовать, чтобы сделать

его более совершенным, а человека — более счастливымвз.

Нужны были радикальные изменения в общественной

жизни, чтобы возникла массовая потребность разрушить

«стену» между сферами идеального и материального, тео63 Как всегда, были исключения (т. е. попытки осуществить утопию на практике), основанные на вере в могущество человеческой воли или санкционированпость утопических прозрений

божественной силой. Такие попытки предпринимались прежде

всего в ходе массовых движений протеста и крестьянских войн, а их непосредственными инициаторами были зачастую люди, лишенные реальной политической власти.

ретического и практического, и были предприняты попытки осуществить провозглашенные социальные идеалы.

Исторически эти изменения были связаны с утверждением

капитализма, рождавшего в своих недрах силы, готовые

«штурмовать небо». В том случае, когда ориентация на

радикальное преобразование материального мира сочеталась с новым подходом к самому идеалу, как это имело место в марксизме, такая ориентация могла быть плодотворной и открывала новые перспективы социально-исторического развития. Когда же стремление к реализации

общественного идеала не сопровождалось радикальным

пересмотром способа его полагания и осуществления, открывался прямой путь к попыткам осуществления уто-

пий-максимум, которые, обнаруживая амбивалентность

утопических проектов, рождали иллюзорное представление о крахе утопии как таковой, о ее «коварстве» или «перерождении».

К. Маркс по-новому поставил вопрос о природе социального идеала, о способе его полагания: идеал должен

быть не произвольно сконструирован, не положен спекулятивно-умозрительно, а выведен из практики, из реальных отношений. Маркс по-новому поставил также вопрос

об отношении субъекта исторического процесса к этому

идеалу: действовать «по идеалу» надлежит лишь в той

мере, в какой он отражает и выражает реальные исторические тенденции.

В каждую историческую эпоху в общественном сознании существует целый спектр образов альтернативного

мира, воплощенных в различных формах и отдаленных от

максимума на большее или меньшее расстояние, которые

отвечают всем признакам утопии. Демаксимализация идеала, конечно, не проходит бесследно для структуры и содержания утопического образа. Чем более утрачивает он

свой блеск и размах, чем более утопический предел приближается к границам существующего общества, тем утопия становится более осуществимой и тем более приближается она к реформаторскому проекту64. Но означает ли