– Я знаю, Дол, – улыбается он.

Я беру его мозолистую ладонь, и мои пальцы расслабляются в ней. Меня мгновенно наполняет ощущение Ро. Физический контакт всегда делает нашу связь еще более сильной.

Он такой же теплый, как солнце за моей спиной. Настолько горячий, насколько я холодная. Настолько грубый на ощупь, насколько я гладкая. И в этом наше равновесие, просто одна из тех невидимых нитей, что связывают нас.

Это и есть то, что мы собой представляем.

Мой лучший и единственный друг – и я.

Ро засовывает руку в карман, потом что-то кладет мне на ладонь и внезапно смущается:

– Ладно, скажу кое-что. Вот твой первый подарок.

Я смотрю на это. Одинокая голубая стеклянная бусина перекатывается между моими пальцами. Она надета на тонкий кожаный шнурок.

Ожерелье.

Бусина голубая, как небо, как мои глаза, как океан.

– Ро, – выдыхаю я, – она безупречна!

– Она напомнила мне о тебе. Это как вода, видишь? И ты можешь всегда носить ее с собой. – Лицо Ро краснеет; когда он пытается объяснить, слова застревают на его языке. – Я знаю… Знаю, как ты ее чувствуешь.

Как нечто спокойное. Устойчивое. Нерушимое.

– Биггер дал мне шнурок. Выдернул из седла.

Ро умеет замечать подобные вещи – то, чего не видят другие люди. Биггер, повар миссии, тоже это умеет, и эти двое просто неразлучны. Биггест, жена Биггера, делает все, что в ее силах, чтобы не дать им обоим угодить в неприятности.

– Она чудесная.

Я обвиваю шею Ро руками и неловко обнимаю. Ну, это не совсем объятие, не такое, каким обмениваются близкие друзья и родные…

Но все равно Ро выглядит смущенным.

– Только это еще не весь подарок. Для остального придется подняться выше.

– Но мой день рождения еще не наступил.

– Но сегодня его канун. Вот я и подумал, что будет вполне справедливо начать уже сегодня вечером. Кроме того, мой подарок лучше выглядит после захода солнца. – Ро с хитрым видом взмахивает рукой.

– Ну же, Ро! Хоть намекни!

Я таращусь на него, и Ро усмехается:

– Нет, это сюрприз.

– Ты нарочно заставляешь меня тащиться через все эти кусты.

– Ладно, – смеется Ро. – Скажу. Это последнее, чего бы ты могла ожидать. Самое последнее.

Он слегка подпрыгивает на месте, и я без труда догадываюсь, что он готов одним махом одолеть подъем.

– О чем ты говоришь?

Ро качает головой и снова взмахивает рукой:

– Увидишь.

И я смиряюсь. Ничто не заставит Ро говорить, если он того не хочет. Кроме того, мне приятно идти, держа его за руку.

Я ощущаю биение его сердца, бешеный ток адреналина в крови. Даже сейчас, когда он спокоен и поднимается в гору; когда мы вдвоем. Ро – это сгусток энергии. Он никогда не отдыхает по-настоящему.

Только не Ро.

По склону горы скользит тень, и мы инстинктивно ныряем под прикрытие ближайшего куста. Корабль в небе. Гладкий и серебристый, он зловеще поблескивает в последних отсветах уходящего солнца. Я содрогаюсь, хотя мне совсем не холодно, а мое лицо прижато к теплому плечу Ро.

Я просто не в силах удержаться.

Ро что-то бормочет мне в ухо, как будто говорит с одним из домашних любимцев падре. Дело не столько в словах, сколько в тоне – так успокаивают испуганное животное.

– Не бойся, Дол. Он летит куда-то на побережье, может быть, в Голденгейт. Они никогда не забираются так далеко вглубь страны, только не сюда. Они не за нами летят.

– Ты этого не знаешь.

Мои слова звучат мрачно, но это правда.

– Знаю.

Ро обнимает меня, и мы ждем, пока корабль не исчезнет.

Но Ро ведь действительно не знает. Не знает наверняка.

Люди прятались в этих кустах многие столетия, задолго до нас. Задолго до того, как корабли появились в небе.

Сначала здесь жили индейцы чумаши, потом ранчеро, потом испанские миссионеры, потом калифорнийцы, потом американцы, а потом грассы. И я тоже грасс, по крайней мере с тех пор, как падре принес меня сюда, в Ла Пурисиму, нашу старую миссию в горах вдали от океана.

Вот в этих горах.

Падре рассказывает это как некую сказку. Он был в команде, искавшей выживших в умолкнувшем городе после Того Дня, только живых там не было. Целые городские кварталы были тихими, как кладбище. И вдруг он услыхал слабый звук – такой слабый, что падре подумал, будто ему почудилось, но там была я. Я плакала в своей колыбели, и мое лицо налилось кровью. Он завернул меня в плащ и принес к себе – точно так же, как теперь приносит бездомных собак.

И именно падре рассказывал мне историю здешних мест по вечерам, когда мы сидели у огня, как и о созвездиях в небе и лунных фазах. Он поведал о людях, которых эта земля знала до нас.

Может, так все и должно было быть. Может быть, все это – Оккупация, Посольства, вообще все – просто часть природы. Как времена года или как гусеница, которая заворачивается в кокон. Как круговорот воды. Как приливы.

Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы.

Иногда я повторяю названия этих народов, всех людей, которые когда-либо жили в моей миссии. Я повторяю и думаю: «Я – это они, а они – это я».

Я и есть миссия Ла Пурисима де Консепсьон де ла Сантисима Вирхен Мария, основанная в Калифорнии в день Праздника Непорочного зачатия Девы Марии, в восьмой день двенадцатого месяца года одна тысяча семьсот восемьдесят седьмого от Рождества Христова. Триста лет назад.

Чумаши. Ранчеро. Испанцы. Калифорнийцы. Американцы. Грассы.

Когда я повторяю эти имена, они все как будто не умерли, для меня – нет. Никто не умер. Ничто не кончилось. Мы все еще здесь.

Я все еще здесь.

И это все, чего я хочу. Оставаться здесь. И чтобы Ро оставался здесь. И падре. Чтобы все мы оставались здесь, все, кто живет в миссии.

Но когда я смотрю вниз с горы, то знаю: ничто не останется неизменным, а золотые вспышки в небе и опускающаяся тьма говорят мне, что солнце уже садится.

И никто не может его задержать. Даже я.

К тому времени, когда мы добрались до вершины холма, небо стало темным, как баклажаны в огороде миссии.

Ро тянет меня вверх по последним скользким камням:

– Еще немного. Закрой глаза.

– Ро, что ты тут натворил?

– Ничего плохого. Ничего настолько плохого. – Он смотрит на меня и вздыхает. – Ну, во всяком случае, не в этот раз. Идем, доверься мне.