— Неужели ты рылся в его шкафах? — встревожилась Розамонда.

— Я искал копию завещания, — сказал Гай. — Я думал, он, может быть, попросил Сидди где-нибудь ее припрятать.

Гермиона не раз говорила, что не намерена прощать Гаю его дурацкие выходки, она достала из сумочки блокнот и занялась списком предстоящих покупок, а Розамонда — когда-то она так преданно заботилась о маленьком Гае, так по-матерински гордилась этим прелестным ребенком, — Розамонда сдвинула брови, будто искала ответ на мучивший ее вопрос. Оберегая костюм, Гай подставил руку под подбородок и откусил кусок толстого бутерброда. Прожевав его под неотрывным взглядом Розамонды, Гай сказал:

— До смерти хочу знать, как он распорядился деньгами, а вы?

Гермиона оторвалась от списка.

— Мама будет обеспечена, — сказала она тоном, не допускающим возражений.

— Об этом можно не беспокоиться, — согласилась с ней Розамонда.

— Да? — Гай снова набил рот и продолжил, когда прожевал: — Кейт Бертеншоу привозил сюда окончательный текст завещания в субботу. А вот знаете вы, подписал его Джек или нет? — Сестры обменялись беглым взглядом. — Не знаете, — сказал Гай. — И я тоже не знаю. Я был здесь как раз перед приходом Кейта Бертеншоу, и мне пришло в голову, что если я… — Гай откусил еще один кусок и снова принялся жевать, сестры ждали, — если я хорошенько его пугну, он возьмет и помрет, прежде чем явится Кейт Бертеншоу, или ему станет так плохо, что он не сможет подписать эту бумагу. Думаете, я заранее готовился, обдумывал… Ничего подобного — порыв! Но Джеку понравилась моя затея. Он доказал, что может переиграть меня и выжить, и ему это понравилось. Только он недолго торжествовал, согласны? А я так и остался в неведении, подписал он завещание или нет.

Гермиона и Розамонда снова переглянулись, в глазах Гермионы сквозило отчаяние, в глазах Розамонды — тревога.

— Мы знаем, что ты чудовище, Гай, — сказала Гермиона. — Можешь не трудиться доказывать это лишний раз.

— Ничего я не доказываю, — сказал Гай и положил в рот последний кусок.

Гермиона встала. — Пойду спрошу маму и этого Бена, не хотят ли они кофе.

Гай кончил есть.

— Я спрашивал, сказали, хотят. Я сварил, принес им и себе. Не успел сесть, как мама сказала: «Спасибо. А теперь извини нас, Гай». И мне пришлось убраться.

— О чем они разговаривали? — спросила Гермиона.

— Мама рассказывала про дом, куда она однажды пришла предлагать косметику.

Розамонда и Гермиона обменялись преувеличенно изумленными взглядами, это была привычная шутка времен их молодости.

— Никогда не оглядывайся назад! — шепнула Розамонда.

— Это вредно для здоровья, — в тон ей ответила Гермиона.

— В какую дверь они войдут, Рози? — спросил Гай.

— Агенты из похоронного бюро? В парадную, Гай.

— Мы откроем, когда они позвонят.

— Мама поручила нам это небольшое дело, — сказала Гермиона.

— А почему Сильвия не явилась на сегодняшние проводы? — спросил Гай.

— Гарри привезет ее после работы, — сказала Розамонда.

— Сомневаюсь, что Сильвия разбогатеет.

— Что-то, наверное, получит, — сказала Гермиона.

— Рози, ты правда уходишь от Теда?

— Ты видишь, я здесь, Гай. Я уже ушла.

— Вернешься.

— Теперь я почти уверена, что нет.

— А ты, Мин, когда расстанешься со Стивеном? — спросил Гай. — При такой внешности тебе, наверное, не раз приходило в голову, что можно бы прыгнуть и повыше. А что тут особенного? Допустим, ты где-то служишь, тебе предлагают более выгодную работу, ты соглашаешься, и все считают, что ты продвинулась. Если ты расстанешься со Стивеном, все будут говорить то же самое, потому что каждый только и думает, как бы продвинуться.

Гермиона встала и пошла к двери.

— Надо приготовить кофе, — сказала она устало. — Хочешь кофе, Рози?

— Да, Мин, спасибо.

— Гермиона вроде меня, — сказал Гай, когда она вышла. — Ей не терпится узнать, кому достанутся деньги. — Гай вынул из кармана зубочистку. — Она, наверное, рассчитывает на мать: если мать получит деньги, Гермиона сможет ухватить кое-что и купить такой дом, какой хочет. А если мать ничего не получит, я лишусь последней опоры. Никто другой не согласится выносить меня так долго. И с годами охотников будет все меньше. Мое прибежище, — сказал Гай, вынимая изо рта зубочистку и глядя прямо в лицо Розамонде, — будет неизменно становиться все менее и менее привлекательным.

— Мое тоже, — проговорила Розамонда.

— Грязный, прожженный папиросами ковер, — задумчиво говорил Гай, снова орудуя зубочисткой. — Замызганные перила. В холле целый день мозолят глаза зеленые мешки для мусора, бутылки, коробки.

Розамонда выставила перед собой руку: — Перестань!

— Это Гай приходил, — сказала Грета, когда Гай поставил кофе и по ее просьбе ушел.

— Сколько ему тогда было? — спросил Бен.

— Всего год, когда я начала. Около полутора, когда я стала наводчицей и у меня появились настоящие деньги. Звучит очень грубо, по-бандитски, но так они меня называли. Я согласилась на это, потому что была в отчаянии, а когда согласилась… Вы даже не представляете себе, какое огромное удовлетворение я получала.

— Правда? — спросил Бен с интересом, но без удивления.

— После долгих лет нищеты и отчаяния, отчаяние к тому же приходилось скрывать, я вознеслась на такую высоту, куда мне иначе никогда бы не взобраться. Не только потому, что я получила возможность покупать — я купила «ключ от квартиры», заботы доброй надежной няни, хорошие кровати, пищу и одежду для детей. Но не только это… Я радовалась своей работе. Я пошла бы вместе с ними взламывать квартиры, если бы мне разрешили. Один-единственный раз я испытала чувство стыда из-за женщины, о которой я говорила вам, когда пришел Гай. Она рассказала мне о своих бедах. Что ж, они часто рассказывали о своих бедах. Но ей, правда, было очень тяжело. Все равно я недолго мучилась. Раз она способна принимать подачки, думала я, значит, не пропадет.

— Вы просто наказывали себя за то, что сами тоже принимали подачки, когда они вам перепадали.

— Психологические объяснения часто так туманны и расплывчаты.

— По-моему, тоже. Из-за их туманности и расплывчатости появляются все новые и новые объяснения, старые цепляются за новые, колесо это крутится и крутится.

Полог птичьего щебета повис над деревьями, радостно шелестели листья акаций. Коричневатые цветы выстилали землю вокруг садовых кресел, и только ножки кресел вместе с Гретиной корзинкой для шитья нарушали узор этого ковра. Бен разглядывал небо в просветах бронзово-зеленых листьев. На нем была синяя миткалевая блуза, на шее висела длинная серебряная цепь.

— Отчего вы бросили все это?

— Я едва не угодила под суд за соучастие. Мне посчастливилось найти хорошего адвоката. Он вытащил меня из этой истории и добился, что мое имя не попало в газеты. Это стоило денег. Он не любит, когда ему сейчас об этом напоминают. От работы пришлось отказаться. Риск был слишком велик. Мать в тюрьме — плохая опора для детей, не говоря о дурном примере. Кроме того, я уже получила все, что мне было нужно. Поэтому я снова пошла в магазин. Ко мне вернулись здоровье и привлекательность, я работала в хорошем месте, у меня был уютный дом. Я вышла замуж во второй раз. Адвокат, который мне помог, познакомил меня с Джеком. Я могла выйти замуж за другого человека, хорошего, уважаемого человека, специалиста в своей области. Но он был сущим ребенком. А для меня существовали только мужчины вроде Джека Корнока.

— Просто удивительно! — сказал Бен. — Он ведь мог пригрозить вам, что расскажет детям, ему-то уже нечего было терять.

Грета, не отрываясь от шитья, покачала головой.

— Он никогда бы этого не сделал. Он не мог разрушить основу, фундамент нашего союза.

— Даже на краю могилы?

— Даже на краю могилы.

— Не понимаю.

— Правда? — спросила Грета. — Что ж, неважно. Вы были мне чудесным помощником. И может быть, единственным человеком, способным понять, что такое безвыходное положение.