Метью по-прежнему не смотрел на людей с микрофонами, его взгляд был устремлен на Бена у кровати Джека, на Стивена и Гермиону, сидевших в своей гостиной поодаль друг от друга, на Розамонду, застывшую в дверях комнаты, на Гарри и Сильвию, оторвавшихся от приготовления еды, и особенно внимательно темные глаза Метью смотрели с экрана на его отца.
— Крах потерпел мой отец, — все так же уверенно продолжал Метью, — мой отец и больше никто.
Другой репортер спросил Доминика: — А ты как думаешь?
Доминик — до сих пор он казался маленьким мальчиком — вышел вперед и неожиданно сравнялся ростом с братом.
— Я-то? — сказал он и передернул плечами, видимо перекладывая портфель из одной руки в другую. — Я думаю так же.
— Что же именно ты думаешь? — придирчиво спросил первый репортер.
Но прежде чем Доминик ответил, обе камеры внезапно переключились на Розамонду: перепачканная, растрепанная, она бежала, прикрывая рукой ширинку брюк, и звала:
— Метью! Доминик!
Цветной телевизор Бена и Китчингов позволял разглядеть все царапины и синяки на лице Розамонды, но на черно-белом экране Файфов и Гарри ее лицо казалось просто грязным. Один телерепортер показал в заключительных кадрах Розамонду и Доминика, когда они, ссутулившись, открывали калитку, другой — Метью, смотревшего вслед матери и брату, пока они не исчезли из виду. У Китчингов и Файфов была включена первая программа, у Бена, Гарри и Сильвии — вторая. Когда Сидди открыл дверь и вошел на цыпочках в комнату Джека Корнока — его ботинки, как всегда, скрипели, — Бен тут же поднялся и выключил телевизор.
Сидди подошел к кровати. Большая голова умирающего Джека Корнока как камень вдавилась в подушку. Телефон, картонка с алфавитом, красная ручка, очки, зеркало, гребенки и щетки — все орудия борьбы и мести по-прежнему лежали на столике рядом с его кроватью. Как только Бен вышел из комнаты, Сидди, глядя на безжизненное лицо Джека, доверительно прошептал: — Я буду хорошо смотреть за тобой, хозяин.
Бен вошел в кухню, где Грета стояла у окна и напряженно, не мигая, вглядывалась в отраженные в стекле полки с посудой, висевшие, как казалось, на залитых луной деревьях ее сада.
— Ух, спасибо, что налили, — с удовлетворением сказал Бен. Вино Бен принес сам. — Ух,— снова сказал он, принимаясь за обед. — По телику только что показывали одну женщину, она немного смахивала на вас.
— Эта женщина что-нибудь продавала? — сухо спросила Грета.
— Честно говоря, не знаю, что она делала. Я пропустил начало. Там еще был мальчонка. Нет, они ничего не продавали. Присаживайтесь, выпейте стаканчик, почему не выпить?
Это такое же вино, как в прошлый раз, сами сказали, что вам нравится. Вы тогда остановились на том, как приехали в Сидней со всеми своими ребятишками. И тогда приняли решение…
— Джек принял решение в шестнадцать лет, — сказала Грета, подходя к столу. — В ту ночь, когда он добрался до Сиднея, его арестовали за бродяжничество и посадили под замок. Тогда он сказал себе: «Я должен разбогатеть, пусть меня потом отправят в ад». — Грета поднесла к губам бокал вина, налитый Беном. — Он верит в ад, — холодно добавила она.
Когда Грета заговорила, Бен отрезал кусочек хлеба, ломтик сыра, положил на тарелку и подвинул к Грете; продолжая рассказывать, Грета машинально начала есть.
Метью поднялся и выключил телевизор, потом снова уселся рядом с Домиником. Розамонда отняла руки от лица, подошла к мальчикам и тоже села.
— Последняя часть была совсем ужасная? Я не могла смотреть.
— Когда мы с тобой открывали калитку, у нас был такой вид, будто мы куда-то крадемся, — сказал Доминик.
— Прекрасный у вас был вид, — сказал Метью. — И вообще все прекрасно. Могло быть куда хуже.
— Люди теперь будут думать, что это отец тебя избил, — сказал Доминик.
— Неужели я так ужасно выгляжу? — воскликнула Розамонда.
— Ничего подобного, — спокойно возразил Метью.
— Зря ты за нами побежала, — не унимался Доминик.
— Я не могла иначе, — растерянно проговорила Розамонда. — Я просто не могла иначе.
— У тебя был прекрасный вид, — повторил Метью.
Зазвонил телефон. Розамонда вскочила.
— Не подходи!
Но Метью с просиявшим лицом обогнал Розамонду, сбежал по лестнице в холл и схватил трубку.
— Алло.
— Я получил твое послание, Метью, — сказал Тед Китчинг.
— Отец! — крикнул Метью.
— Да, получил, паршивец ты несчастный, — бушевал Тед. — Да, да, паршивец несчастный да еще шантажист. Ты, значит, решил пробудить во мне чувство вины, так я тебя понял? Шантажист несчастный, дерьмо собачье…
— Тед Китчинг, сейчас же замолчи, — вне себя от ярости крикнула Розамонда, схватив трубку в спальне.
— Ах, это ты, моя голубка? Ты, значит, даже не смогла удержать их дома. Не могла сделать даже такой малости. Кто же это тебя измордовал, моя голубка? Уж не твой ли сыночек-шантажист, дрянь он этакая? Сделай одолжение, побудь дома, я приду и добавлю.
— Только попробуй! — заорал Метью из холла.
Но Мерримен отобрал трубку у Теда:
— Не беспокойтесь, Рози. Я никуда его не пущу.
— Так это вы, значит, его опекаете?
— Нет, Рози, я его не опекаю. Просто Тед вдрызг пьян, как вы сами могли догадаться. Подождите до завтра, завтра днем он вернется домой, придет в себя и снова будет не человек, а золото.
— Скажите ему, что меня он здесь не застанет, — прокричал Метью.
Стивен и Гермиона сидели перед пустым экраном. Каждый держал в руках бокал вермута, каждый ждал, что заговорит другой. Тесная квартира и присутствие детей — а они не отходили от родителей, когда Стивен возвращался домой, — заставляли их проявлять дружелюбие, но только драма, разыгравшаяся на телеэкране, вынудила их немедленно заключить мир. Гермиона встала, вышла в кухню и заглянула в духовку. Вернувшись, она холодно спросила:
— Ты все еще намерен отказываться от углеводов?
— Я поем немного риса. В субботу они, видимо, уничтожали следы своей деятельности. Я, как ты знаешь, давно это предвидел.
— Боюсь, что ты прав. Рози сказала то же самое сегодня утром. Бедная Рози. Надо, наверное, ей позвонить.
— Я предвидел это, по меньшей мере, пару недель назад.
— Мама вряд ли позвонит ей, пока папа в таком состоянии.
— Будем надеяться, что у Греты не нашлось времени посмотреть телевизор. Я предвидел это уже в тот день, когда мы с Тедом бегали в Ботаническом саду.
— Предвидел, что совершится преступление? Банкротство предвидели все. Пойду все-таки позвоню Рози. У нее было такое лицо…
Гермиона дважды набрала номер, как было условлено, она звонила из кухни, пока готовила рис. Стивен с бокалом в руках стоял в дверях, но Гермиона только повторяла время от времени: «О господи!», или «Боже мой!», или «Что же ты будешь делать?» Рис закипел, вода побежала на плиту, Стивен, раздраженно хмурясь, подошел и снял кастрюльку с огня.
— Да, да, помни, что я здесь, если что-нибудь понадобится, — сказала Гермиона.
Она повесила трубку и взяла кастрюльку из рук Стивена.
— Как она?
— Я не очень поняла. Она сказала, что у нее такое лицо то ли из-за сада, то ли из-за садов.
— Где Тед?
— Она не видела его с субботы. Розамонда и мальчики никак не могут решить, уходить им или оставаться. Останутся, конечно.
— Им очень трудно уйти, — сказал Стивен. — Даже в теперешних обстоятельствах это значит бросить человека в беде. А остаться — все равно что стать соучастниками его преступления.
— Но ты подумай, — сказала она, явно забавляясь, — даже мы с тобой — это при наших-то добродетелях! — не можем отгородиться от мошенничества Теда.
— Обедать будем здесь?
— Почему бы нет? Подумай, должны мы, например, с негодованием вернуть газонокосилку, которую нам подарил Тед, когда они купили себе новую?
— Я истратил пятьдесят долларов на ее ремонт.
— А этот тостер? — со смехом спросила Гермиона.
