Младыш хорошо изучил Ледник и знал, что тот все время движется. Он соображал, прикидывал в уме и довольно ясно предвидел то время, когда здесь круглый год будет стоять зима, — Ледник захватит всю страну. И он инстинктивно собирался с силами, чтобы встретить то время во всеоружии опыта и знания. Каждая протекавшая зима была для него суровой школой, которая учила его быть готовым ко всему. И он мало что предпринимал в течение дня, в чем не скрывалась бы забота о будущем, хотя и не всегда сознавал это. Ледник грозил ему и заставлял быть наготове.
Но в первые годы его одиночества лето бывало еще довольно жаркое, хотя и очень дождливое. Это были настоящие потопы; теплый дождь лил недели напролет и превращал весь край в туманные болота. Тогда Ледник, омытый и прозрачный, сохранял свое бездонно-зеленое сияние и в глубинах и на вершинах, с которых полз широчайшими извивами, усеянными трещинами и обломками скал, вниз, в окутанную сеткой дождя и тумана страну.
Эти летние потопы превращали Младыша в водяного жителя; он научился переправляться по воде на древесных стволах, действуя длинным суком, как багром; вздувшиеся реки и озера уже не могли больше становиться преградой на его пути. Если вода оказывалась чересчур глубока, он бороздил ее широким концом сука и все-таки пробирался вперед. Собака следовала за ним, то сидя на противоположном конце ствола, то плывя рядом. До чего они оба промокали! С них всегда так и текло, кожа до самых глаз пропитывалась водой и холодела, но они терпеливо переносили все это.
Во время короткого лета Младыш опять поддавался беспечности, свойственной Лесовику, бросал свои шкуры и бродил без конца, не имея при себе ничего, кроме своего каменного оружия. Он всеми порами своего тела впитывал в себя тепло, целыми днями лежал и грелся на солнце, если только оно пробивалось сквозь облака. Но зимний закал уже сидел у него в крови и ждал холода; у Младыша развилась память, и он никогда не уходил так далеко, чтобы потерять из виду зеленоватый блеск Ледника под небесами.
Лето Младыш проводил в беспрерывных скитаниях, переходя с места на место в погоне за добычей. Он устраивал себе шалаши там, где его заставала ночь, а утром шел дальше. Однажды, во время своих охотничьих походов, он спустился в южную долину, откуда был родом, и нашел лес почти сгнившим и частью превратившимся в кочковатое мшистое болото. Отдельные стволы больших деревьев уже едва можно было различить; они образовали почти непроходимую чащу валежника, заросшую кустарником и сорными травами.
Первобытному лесу уже не суждено было собраться с силами. Каждый год некоторые из опрокинутых деревьев пытались пустить побеги, и над погребенными в болоте пальмами зеленели молодые стебли; но им не суждено было становиться деревьями, — с наступлением зимы они погибали. Ни одно из растений первобытного леса не возродилось в своей первоначальной пышности; они влачили существование в виде мелких, уродливых побегов; некоторые из них, впрочем, оказались довольно стойкими и впоследствии опять создали лес, хотя и меньших размеров.
Зато были и такие растения, которые в первобытном лесу не имели никакого значения, а теперь воспрянули и общими силами принялись воссоздавать лес; это были хвойные растения, которым холод был нипочем. Ель и сосна быстро разрастались и заполняли пустоши первобытного леса. Можжевельник, в былые времена напоминавший гигантские кипарисы, перезимовав в виде мелких, медленно растущих побегов, сохранил куполообразные и пирамидальные очертания своих предков, но значительно уменьшил свои размеры. Некоторые лиственные породы, наоборот, из кустов и трав превратились в большие деревья и приобрели способность сбрасывать свою листву на зиму и обновлять ее весной. К таким принадлежали береза и дуб, которые в первобытном лесу были лишь кустарниками, осина, ива и многие другие. Теперь они вошли в силу, давали побеги и в течение лета, когда и ночи стояли светлые, тянулись кверху своей недолговечной лиственной шапкой.
Все приспособилось теперь к новому порядку, к смене времен года, — видно иначе было нельзя. Многие из перекочевавших на юг животных возвращались летом на север, и стали поступать так из года в год, уходя зимой все дальше к югу, по мере того, как разрастался Ледник.
Почти все птицы устремлялись на север, когда солнце начинало греть своими лучами наводненную местность, очертания которой были им хорошо знакомы. Птицам не мешал этот избыток воды, — лишь бы солнце выманило из земли траву, тростник да достаточное количество жирных червей. Были, правда, и такие птицы, которые навсегда остались на юге, как, например, фламинго, пеликаны и другие прихотливые пернатые, довольно странной наружности, но с чрезвычайно нежными плавательными перепонками на лапках. Зато всех остальных: гусей, уток, лебедей, пигалиц, жаворонков и куликов — Младыш ежегодно приветствовал, когда они целыми тучами прилетали с юга и, шумя крыльями, с радостными криками спускались в обширные озера, из которых повсюду торчали голые ветки и корни старого леса.
Там квакали жабы, излюбленная пища аиста, извивались черви и плавала по освещенной солнцем воде всякая вкусная мелюзга, радуя уток обилием; большие щуки с быстротой молнии бороздили светлую гладь воды, спасаясь от преследования выдры, а между скучившимися древесными стволами строили свои города большие семейства бобров.
То-то шла кормежка, и высиживание яиц, и рождение детенышей! Младыш утопал в изобилии, — столько было яиц и дичи, — и целыми неделями валялся без дела на островках, где в дуплах погибших деревьев гнездились пчелы.
Из сухопутных зверей многие тоже пытались в теплую пору возвращаться на север. Сидя на какой-нибудь возвышенности и высматривая добычу, Младыш иногда различал на южном крае горизонта, залитого ослепительным сиянием, давно знакомые очертания мощной фигуры льва в виде тени на облаках; на земле же зверь казался на таком расстоянии лишь едва заметным пятнышком. Иногда Младышу случалось уловить и изящные очертания зябкой антилопы, которая пробежала, пожалуй, миль сто от своего нового пастбища, только бы разок взглянуть на покинутую северную родину. Это были отдельные бродяги или изгнанники, вроде Младыша; они всегда поворачивали обратно, завидев с высоты опустошенные леса. Судьба вела их все южнее и южнее, и им предстояло стать совсем чужими в этих краях.
Некоторые сухопутные животные гостили на севере летом и уходили обратно с наступлением холодов; но таких становилось все меньше и меньше; они не могли, как птицы, переноситься по воздуху и привыкнуть к ежегодному кочеванию. Бродячий образ жизни приняли лишь дикие лошади и некоторые другие быстроногие; Ледник быстро проложил границу между теми, кто остался на севере, и теми, кто имел возможность кочевать. Первые два лета и бегемот пытался возвращаться на север, шлепая по болотам, но так искололся о валежник и ветви, торчавшие со дна, что на третий год уже не показывался и навеки повернулся к родине спиной, — а спина у него была широкая!
В самое первое лето нагрянула еще целая ватага бесхвостых обезьян, которые жили на земле, как люди; но, разумеется, они забыли о зиме и занялись высокопарными словопрениями да выживаньем других животных из узкой долины, где было достаточно орехов и ягод, чтобы прокутить все лето.
Спустившись следующей весной в ту долину, Младыш нашел скелеты всей ватаги на одной горке, куда обезьяны забрели, спасаясь от холода. Буря застигла их врасплох, и видно было по их скелетам, как они сбились в кучу, обнялись, да так и замерзли.
Обезьяны постоянно надоедали Младышу, подстерегая и передразнивая его, так что теперь он доставил себе удовольствие сложить и пропеть всей компании прощальную песнь. С тех пор он больше не видал обезьян. И те, которые держались южнее, должно быть, тоже повымерли, даром что всегда и во всем считали себя правыми и лицемерно кичились тем, что всегда верны себе.
