— Конечно!

— Видишь ли, — возразил египтянин, — твое утверждение совершенно справедливо. Но травы, применяемые в особом составе, — Иола потом, если захочешь, поведает, как он употребляется и чему служит, — должны браться в строго и тщательно определенном соотношении. Ибо суть опасны. Нарушишь установленную столетиями пропорцию — получишь непредсказуемые результаты. Включая немыслимое при обычных условиях зачатие.

— Не постигаю, — уже не слишком уверенно выдавил Эпей.

— Ты не лекарь. Кемтские же врачеватели столкнулись с этими устрашающими последствиями уже давно. Именно поэтому Аписов культ совокупления, невозможный без травных снадобий, заменили ежегодным соитием девушки и козла...

Эпей поморщился.

— ... В Мемфисе, — невозмутимо закончил Менкаура. — Продолжай, Иола.

— А с козлом что же, — сказал Эпей, — снадобий не требуется.

— Нет, зачем же? Козел невелик размерами...

— Тьфу, пакость!

— До поры до времени, — поспешила возобновить прерванную было старинную легенду Иола, — все полагали, что Билитис забеременела от мужа. Но когда наступил срок рожать, повитухи пришли в несказанное смятение, ибо у дитяти, в прочих отношениях крепкого и безупречного, сидела на плечиках телячья голова.

Менкаура молча кивал.

Эпей смотрел в лицо Иолы не мигая.

— Все раскрылось, и тайное сделалось явным. Блюстители правосудия — сиречь, Великий Совет — оказались в огромном затруднении. С одной стороны, по-видимому, надлежало умертвить чудовище, отправить царицу в немедленное изгнание и уничтожить кощунственно сооруженную телку...

— ... а также покарать мастера, — вставил Менкаура.

— Да, конечно... Совсем вон из головы. Но Дедал и племянник его Икар тотчас бежали с острова, улетели на крыльях, скрепленных воском...

— Уж лучше собственной слюной, — ядовито заметил Эпей.

— ... И, по слухам, племянник утонул в море, а умелец невредимо достиг Тринакрии. Телицу, разумеется, изрубили. Что же до участи Билитис и ее отпрыска, возникло затруднение, которое следовало разрешить с умом.

За истекшие девять месяцев прежний Апис отошел в иной мир, и белый бык, приглянувшийся царице, занял его место. Убить чадо Аписа ни у кого не подымалась рука.

Последовали долгие споры касаемо тонкостей. К примеру, должно ли считать ребенка, зачатого в преступной тайне и подпольном сговоре, истинным чадом Аписа. Также обсуждали правомочность зачатия за пределами Священной Рощи. Ссылались на жреческие кодексы, вынимали из хранилищ давным-давно позабытые таблицы наставлений и уложений, но вразумительного и единодушного вывода сделать не сумели.

Шли месяцы. Миновал год... Остров подозревал неладное, однако доподлинная правда не была ведома никому.

Иола перевела дух и съела сочную виноградину.

— В Та-Кемете, — воспользовался мгновенной паузой Менкаура, — по меньшей мере дважды приключилось то же самое. Но мы не придаем столь исключительного значения Аписову культу. Первое страшилище просто вручили ученым врачевателям, предварительно отравив. Лекари вскрыли урода, исследовали досконально и дотошно.

— Что-нибудь выяснили? — полюбопытствовал Эпей.

— При вскрытии — ничего особенного. Человеческое тело — как человеческое тело; бычья голова — как бычья голова. Только слитые воедино. Мозг был куда развитее бычьего, но заметно уступал человеческому. В общем, крайне ограниченный умственно полузверь...

— А второй?

— Второму сохранили жизнь. Из чистого любопытства. И оно с лихвою вознаградилось, друзья мои. Выяснилась преинтереснейшая вещь.

— Какая?

— Всему свой черед. Заверши рассказ, Иола.

— Годом позже возобладало мнение, требовавшее решительных и беспощадных действий. Царицу с позором изгнали. Снадобье строжайше возбранили изготовлять кому бы то ни было, кроме посвященных в секреты умудренных жриц. Ныне точный состав его никому, кроме Великого Совета, не. известен. Уродец же пропал бесследно.

— То есть? — спросил Менкаура.

— Никто не узнал дальнейшей судьбы человекобыка. Он просто исчез. Вот и все. Ни разу более не дозволялось повелительницам отдаваться Апису.

Иола умолкла.

— Н-да, — задумчиво сказал Менкаура.

Эпей угрюмо отхлебнул из кубка.

— Откуда ты почерпала эту легенду? — спросил египтянин. — Ведь за сказанное тобою здесь повинны смерти все трое: ты, я, Эпей...

— От матери. Уже несколько столетий повесть о царице Билитис передается потихоньку, от старшего к младшему — и очень-очень редко... Лишь если младший достаточно разумен и сохранит молчание...

Иола вздохнула:

— Сегодня вышло как раз наоборот. Я младше вас обоих... И рассказала о запретном.

— Но это предание, моя дорогая, — улыбнулся Менкаура, — отлично ведомо та-кеметским жрецам. Я же окончил когда-то высшую жреческую школу в Фивах.

— Расскажи об участи второго чудища, — упавшим голосом попросил Эпей.

— Да рассказывать особенно и нечего. Дали уроду вырасти в укромном, недоступном постороннему взору уголке, а потом определили в Лабиринт Аменемхета, стеречь государственную казну.

— Что за Лабиринт? — осведомился Эпей.

— Исключительно большое — хотя и на четверть не столь огромное, сколь Кидонский дворец, — терпеливо пояснил Менкаура, — сооружение в Фаюмском оазисе. Тысячи комнат, переходов, ловушек. Где-то в сердце Лабиринта притаилась главная сокровищница страны.

Эпей, разумеется, ничего не заметил, однако Иола насторожилась.

— Ты ведь, кажется... сказал, это стряслось давным-давно?

— Верно, — согласился Менкаура.

— Но ведь Лабиринт Аменемхета, если не ошибаюсь, возвели только лет семьдесят назад!

— Сущая правда, — признал писец.

— Тогда...

— Если помнишь, — понизив голос до последнего предела, произнес египтянин, — я сказал: выяснилась преинтереснейшая вещь...

— Помню.

— Так вот. — Менкаура вновь прервался и повернул голову к Эпею: — Хлебни еще глоток, дай отпить Иоле и мне удели малую толику.

Мастер повиновался.

— Тварь, — медленно с расстановкой, объявил Менкаура, водворяя кубок на прежнее место, — тварь оказалась бессмертна.

* * *

Ошеломленное молчание длилось несколько мгновений.

Первым опомнился Эпей.

— Погоди, — возразил он египтянину, — ты же сам говорил, первого отравили...

— Да, конечно, — согласился Менкаура. — Не бессмертна как боги, разумеется. Уязвима для яда, клинка, огня, утопления и любой иной неестественной гибели. Полагаю также, что и доподлинным бессмертием не обладает. Скорее всего, природный срок жизни, отпущенный человекобыку, просто невообразим по меркам обычного сознания. Черепаха, друг мой, живет около двухсот лет; вороны достигают и трехсотлетия. Уцелевший урод обитает на земле уже без малого семь долгих веков... По-прежнему полон сил. Когда-нибудь, безусловно, издохнет, но когда — не ведаю. Может просуществовать еще столько же...

— Каков он из себя? — спросила Иола.

— От ступней до шеи — неимоверно могучего сложения человек. На плечах сидит бычья голова — гораздо меньше обычных размеров, но все едино, рогатая и вполне зверообразная. Всеяден. Свирепости неимоверной — оттого и был приставлен стеречь Лабиринт Аменемхета. Говорят, даже стражники и слуги, доставляющие чудовищу еду, стараются не сталкиваться с ним. А уж забраться внутрь Лабиринта одному — сохрани Амон!

Менкаура поежился.

— Попавшихся ему в руки — в лапы — рвет на куски, терзает рогами, жрет заживо...

— Милое созданьице, ничего не возразишь, — печально промолвил Эпей.

— А ты, пьянь аттическая, — сказал египтянин, кладя другу на плечи крепкую, сухую ладонь, — с Вакхом отныне дружи весьма умеренно. Полслова обронишь по неосторожности, забулдыга, — ни тебе, ни мне, ни ей пощады не будет. Здесь не Та-Кемет, здешние жители на поклонении Апису — прости, пожалуйста, Иола, — помешались. И тайну столь постыдную берегут пуще зеницы ока. Уразумел?