Наконец все было готово к отъезду. Мама, папа, бабушка, братья и Хони с ребенком втиснулись в машину доктора Афзала вместе с его женой и детьми. Старшие дети сидели на коленях у взрослых, младшие – на коленях у старших. Мне повезло, я ехала в машине родителей Сафины, где было несколько просторнее. Но я была так расстроена из-за школьной сумки, что не радовалась своему везению. Разлука с родным домом усугублялась разлукой с любимыми книгами.

Мы прочли несколько сур из Корана и особую молитву, призванную защитить наши дома и школу. Отец Сафины нажал на газ, и мы двинулись по улице, покидая привычный мир и устремляясь в неизвестное. Никто не знал, доведется ли нам когда-нибудь вернуться в Мингору и какой она предстанет перед нами, если мы все же вернемся. В Баджауре правительственные войска, проводя операцию против боевиков, буквально стирали с лица земли целые деревни. Мы видели в газетах жуткие фотографии и боялись, что подобная участь постигнет Мингору.

На улицах яблоку было негде упасть. Никогда прежде я не видела такого скопления грузовиков, легковых машин, рикш, повозок, запряженных мулами. Все транспортные средства были до отказа набиты людьми и их пожитками. Некоторые семьи в полном составе ухитрялись уместиться на мотоцикле. Тысячи людей покидали дома без всякой поклажи, не захватив с собой даже лишней рубашки. Казалось, вся долина пришла в движение. Некоторые люди считают, что пуштуны ведут свое начало от одного из племен Израиля.

– Мы похожи на евреев, покидающих Египет, с той только разницей, что с нами нет мудрого предводителя Моисея, – сказал отец.

Покинуть Мингору можно несколькими путями, но большую часть этих дорог талибы заблокировали поваленными деревьями, и на единственном оставшемся шоссе возникла жуткая пробка. Люди шумели и волновались, точно океан. Вооруженные талибы патрулировали улицы и наблюдали за беженцами с крыш домов. На шоссе постоянно встречались талибские и армейские контрольно-пропускные пункты, стоявшие практически бок о бок. Армия снова делала вид, что не замечает присутствия боевиков.

– Наверное, у бедных солдатиков совсем плохое зрение, – пытались шутить мы. – Правительству следует выдать им очки.

Из-за заторов машина двигалась с черепашьей скоростью. Все мы обливались потом. Обычно путешествие на машине превращалось для нас, детей, в захватывающее приключение. Но на этот раз все было по-другому. Все пребывали в унынии.

В машине доктора Афзала мой отец давал интервью по мобильному телефону, комментируя «великий исход» местных жителей из долины. Мама боялась, что отца услышат боевики, и умоляла его говорить потише. Иногда мама шутила, что отцу, с его громким голосом, не нужны никакие телефоны. Его и так слышно на много километров вокруг.

Наконец мы оставили позади горный перевал Малаканд и покинули долину Сват. К концу дня мы оказались в Мардане, душном и многолюдном городе.

Отец убеждал всех, что через несколько дней мы вернемся домой, к нормальной жизни. Но мы знали, что это не так.

В Мардане были уже устроены огромные палаточные лагеря – вроде тех, в которых жили афганские беженцы в Пешаваре. Мы не собирались останавливаться в таком лагере, да и места там все равно не хватило бы на всех. Сват покинуло почти два миллиона человек, и разместить их в палаточных лагерях было невозможно. Если бы даже для нашей семьи и нашлась там палатка, жить в ней было бы очень тяжело из-за невыносимой духоты. К тому же ходили упорные слухи о том, что лагеря являются рассадниками инфекционных болезней, таких как холера. Поговаривали даже, что талибы по ночам врываются в палатки и насилуют женщин.

Те, у кого за пределами долины Сват имелись родные и друзья, останавливались у них, другие устраивались у местных жителей. Как это ни удивительно, три четверти беженцев нашли приют в Мардане или в ближайшем к нему городе Сваби. Местные жители распахнули перед ними двери своих домов, школ и мечетей. Согласно нашим обычаям, женщина не может жить под одной крышей с мужчиной, который не является ее родственником. Чтобы не нарушать этот обычай, мужчины из семей, приютивших беженцев, на ночь уходили из своих домов. Это был впечатляющий пример пуштунского гостеприимства. Если бы беженцам приходилось полагаться только на помощь правительства, многие наверняка умерли бы от голода и болезней.

В Мардане у нас не было никаких родственников, поэтому мы собирались добраться до Шанглы – деревни, где жили наши родные. Для этого нужно было двигаться в противоположном направлении, но нам выбирать не приходилось, ведь для того, чтобы покинуть долину Сват, мы воспользовались помощью друзей.

Первую ночь мы провели в доме доктора Афзала. Утром отец попрощался с нами и отправился в Пешавар рассказать людям о происходящем. Он обещал, что присоединится к нам в Шангле. Мама изо всех сил пыталась убедить его поехать с нами, но отец стоял на своем. Он хотел, чтобы люди в Пешаваре и Исламабаде узнали о бездействии армии и об ужасающих условиях, в которых живут беженцы. Отец уехал, оставив нас в жуткой тревоге. Все мы боялись, что больше никогда его не увидим.

На следующий день мы на попутной машине добрались до Абботтабада, где жила семья моей бабушки. Там мы встретились с моим двоюродным братом Ханджи, который, как и мы, двигался на север. В Свате у него был хостел для юношей, и сейчас восемь постояльцев ехали вместе с ним на его микроавтобусе. Он предложил подвезти нас до Бешама, где нам предстояло найти еще одну попутку.

На дорогах были такие пробки, что в Бешам мы приехали уже в сумерках. Ночь мы провели в дешевом грязном отеле. Утром двоюродный брат принялся искать попутную машину, которая отвезла бы нас в Шанглу. С нами тем временем произошел занятный случай. Какой-то мужчина подошел слишком близко к моей матери. Она сняла с ноги туфлю и несколько раз ударила его по голове, так что он пустился наутек. Удары были такими сильными, что у туфли треснула подметка. Я всегда знала, что мама – сильная и решительная женщина, но после этого стала относиться к ней с особым уважением.

Найти попутку не удалось, и двадцать пять километров, отделяющих Бешам от нашей деревни, нам пришлось пройти пешком, волоча на себе поклажу. На армейском контрольно-пропускном пункте нас остановили и велели поворачивать назад.

– Куда же нам идти? – недоумевали мы. – Наш дом – в Шангле.

Бабушка принялась плакать и сетовать на бедствия, которые выпали ей на старости лет. В конце концов военные сжалились и пропустили нас. Солдаты, вооруженные автоматами, были повсюду. Из-за комендантского часа и многочисленных контрольно-пропускных пунктов по дорогам разъезжали только военные машины. Мы очень боялись, что солдаты, не разобравшись, кто мы такие, пристрелят нас на всякий случай.

Наконец мы добрались до родной деревни. Родственники были изумлены, увидев нас. Все они были уверены, что талибы вернутся в Шанглу, и не могли понять, почему мы не остались в Мардане.

Мы остановились в родной деревне мамы, Каршате, в доме моего дяди Фаиза Мухаммеда. Одежды мы с собой захватили так мало, что нам пришлось носить вещи родственников. Одна из дядиных дочерей, Сумбул, была всего на год младше меня, и мы стали хорошими подругами. Когда мы устроились на новом месте, я начала ходить в школу. Чтобы не разлучаться с Сумбул, я пошла с ней в один класс, хотя могла бы учиться на класс старше. В классе было всего три ученицы – деревенские девочки-подростки в большинстве своем не ходили в школу. В школе не хватало места, чтобы выделить трем ученицам отдельную комнату, поэтому мы занимались вместе с мальчиками. Я отличалась от моих одноклассниц – во-первых, я не закрывала лицо, во-вторых, смело разговаривала с учителями и задавала им вопросы. Но я старалась быть скромной и вежливой и без конца повторяла: «Да, господин».

Путь до школы занимал полчаса, а так как я люблю поспать по утрам, на второй день мы с Сумбул опоздали. Я была неприятно поражена, когда учитель наказал меня, ударив по ладони палкой. Но по крайней мере, это означало, что в школе меня признали своей и не собирались относиться ко мне по-особенному. Дядя давал мне карманные деньги, чтобы я покупала себе в школе еду на перекус. В отличие от Мингоры здесь не продавали ни чипсов, ни сладостей – только огурцы и дыни.