– Охота вам ссориться в такой день!

Они были правы. Ссориться напоследок было ужасно глупо.

– Никто не сможет запретить мне учиться, – сказала я журналистам, вернувшись домой. – Даже если мою школу закроют, я все равно получу образование. Но мы надеемся, что люди во всем мире помогут нам спасти наши школы, спасти долину Сват, спасти Пакистан.

После этого я пошла в свою комнату и залилась слезами. Мысль о том, что я больше никогда не пойду в школу, была для меня невыносима. Мне было всего одиннадцать лет, но мне казалось, что я потеряла все. Прежде я надеялась, что талибы не выполнят своих угроз, и убеждала в этом своих одноклассниц.

– Они такие же, как наши политики, – редко переходят от слов к делу, – говорила я.

Теперь, когда наша школа была закрыта, я не представляла, что делать дальше. Оставалось только плакать. Мама не могла меня утешить и плакала вместе со мной, а отец повторял:

– Ты обязательно будешь ходить в школу.

Для отца закрытие школы означало потерю не только дела, которому он отдал всю жизнь, но и источника дохода. Конечно, школа для мальчиков должна была открыться после зимних каникул. Но отец понимал, что теперь, когда он лишился школы для девочек, ему будет трудно свести концы с концами. Количество учеников сократилось вдвое, и отец не представлял, как найти деньги на зарплату учителям, оплату аренды и счетов.

Той ночью я часто просыпалась от грохота артиллерии. Проснувшись утром, я сразу же вспомнила, что сегодня мне некуда идти. Но настроение мое уже не было таким унылым. Из самой безнадежной ситуации всегда найдется выход, решила я. Может, я уеду в Пешавар или за границу. Может, учителя будут приходить к нам домой и тайно заниматься со мной и с моими подругами – я знала, что в Афганистане при режиме Талибана существовало множество подпольных школ. В первые дни после закрытия школы я выступила на многих телевизионных каналах и радиостанциях.

– Они могут запретить девочкам ходить в школу, но не могут запретить получать знания, – заявляла я.

В словах моих звучала надежда, но в сердце жила тревога. Мы с отцом поехали в Пешавар, чтобы рассказать людям о нашей беде. Талибы – странные люди, говорила я. Они утверждают, что для женщин необходимы учителя и врачи женского пола, и закрывают школы, тем самым закрывая девочкам путь к этим профессиям.

Как-то раз Муслим Хан, спикер Талибана, сказал, что пакистанские девочки не должны ходить в школу и усваивать западный образ жизни. Странно было слышать подобное заявление из уст человека, который много лет прожил в Америке. Он заявлял, что создаст собственную систему образования.

– Интересно, что Муслим Хан будет использовать вместо стетоскопа и термометра? – иронизировал мой отец. – Может, он придумает для лечения мусульман особые восточные инструменты?

Талибы выступали против образования, потому что были убеждены – если человек говорит по-английски, изучает естественные науки или просто умеет читать, он обязательно проникнется западной отравой.

– Образование – это всего лишь образование, – возражала на это я. – Оно не может быть восточным или западным. Стать образованным человеком вовсе не означает отказаться от ислама.

Мама советовала мне закрывать лицо, разговаривая с журналистами. Я была уже подростком, следовательно, не должна была появляться на людях. Мама очень за меня беспокоилась, но ничего мне не запрещала. То было время тревог и страхов. Все наши друзья считали, что талибы могут убить моего отца, но на меня не поднимут руку.

– Малала еще совсем ребенок, – говорили они. – Даже талибы еще не дошли до того, чтобы воевать с детьми.

Правда, моя бабушка не разделяла этой уверенности. Всякий раз, когда она видела меня по телевизору, она молилась:

– Всемилостивый Аллах, пусть Малала будет такой же достойной женщиной, как Беназир Бхутто, но проживет не такую короткую жизнь.

После того как нашу школу закрыли, я продолжала вести свой блог. В течение нескольких дней было закрыто еще пять школ. Все они были взорваны.

«Не могу в это поверить, – писала я. – Зачем понадобилось взрывать школы после того, как они были закрыты? Теперь школ для девочек в нашей долине не осталось. Армия ничего не сделала для того, чтобы этому помешать. Солдаты бездействуют, сидя в своих бункерах. Они занимаются тем, что убивают козлят и набивают свои желудки мясом».

В блоге я рассказала также о публичных телесных наказаниях людей, неугодных талибам. О том, что провинившиеся будут высечены плетьми, было заранее объявлено по Радио Мулла, и посмотреть на порку собралась целая толпа. Что касается полиции, ее нигде не было видно.

Как-то раз нам домой позвонила из Америки студентка Стенфордского университета. Ее звали Шиза Шахид, и она была родом из Исламабада. Она увидела на сайте «Нью-Йорк таймс» фильм «Последний учебный день в долине Сват» и решила связаться с нашей семьей и выразить свою поддержку. После этого звонка мы убедились, какой великой силой обладают средства массовой информации. Звонок Шизы Шахид очень нас вдохновил. Отец буквально сиял от гордости.

– Посмотри только на мою дочь! – говорил он Адаму Эллику. – Она такая маленькая, а ее уже знает весь мир!

Я была чуть жива от смущения, слушая эти похвалы. Ослепленные гордостью отцы часто не замечают, что ставят своих детей в неловкое положение.

Адам отвез нас с отцом и братьями в Исламабад. Я впервые оказалась в столице Пакистана. Исламабад – красивый город с широкими улицами и изящными белыми домами, но, конечно, он лишен великолепных видов природы, которыми поражает долина Сват. Я своими глазами увидела Красную мечеть, подвергшуюся осаде, широкий проспект Конституции, ведущий к зданию парламента, украшенному белыми колоннами, и президентский дворец, где жил теперь Асиф Зардари. Генерал Мушарраф был выслан из нашей страны и поселился в Лондоне.

Мы прошлись по магазинам, я накупила учебников, а Адам купил мне несколько DVD с американскими телевизионными сериалами, такими как «Дурнушка Бетти», фильм о полной девушке с добрым сердцем. Я буквально влюбилась в эту героиню и стала мечтать о том, что когда-нибудь приеду в Нью-Йорк и, как Бетти, буду работать в журнале мод. Мы посетили музей Лок Вирса, радуясь возможности снова встретиться с нашим национальным наследием. Все музеи в долине Сват к тому времени были закрыты. На ступеньках музея какой-то старик продавал попкорн. Узнав в нем пуштуна, отец спросил, откуда он родом – из Исламабада или из других мест.

– Неужели ты думаешь, что Исламабад когда-либо принадлежал пуштунам? – вздохнул старик и сообщил, что он родом из Мохманда, города, расположенного на территории племен. Военный конфликт, вспыхнувший в тех местах, заставил его бежать. Отец слушал его рассказ со слезами на глазах.

Многие здания в Исламабаде окружали высокие бетонные ограды, на улицах было устроено множество контрольно-пропускных пунктов – мера предосторожности, направленная против террористов-смертников. На обратном пути автобус, в котором мы ехали, сильно тряхнуло на неровной дороге. Мой брат Хушаль моментально проснулся и испуганно спросил:

– Это взрыв?

В те дни наша повседневная жизнь была насквозь пропитана страхом. От любого резкого звука или толчка мы вздрагивали, как от выстрела или взрыва.

Хотя поездка в Исламабад была короткой, она позволила нам на время забыть о проблемах, которые ждали нас дома. Но стоило нам вернуться в Мингору, угрозы и трудности обступили нас плотным кольцом. И все же долина Сват оставалась нашим домом, и мы не собирались этот дом покидать.

Войдя в свою комнату, я первым делом открыла шкаф и бросила грустный взгляд на школьную сумку и форму. Сердце мое сжалось. Счастливые дни отдыха остались позади, жестокая реальность вновь вступала в свои права.

Школа для мальчиков открылась после зимних каникул, но мой брат Хушаль сообщил, что хочет остаться дома, как я. Я ужасно рассердилась.