Я приготовилась назвать таксисту свой адрес, но вдруг решила отправиться в Scheunenviertel, а именно – к Новой синагоге. Что я там буду делать, я понятия не имела. Я продолжала чувствовать себя неловко из-за своего траурного одеяния. Черные платья годятся для вечера, незачем расхаживать в них днем. Моя мать всегда надевает черное, когда знает или допускает, что ей придется фотографироваться. Она считает, что только черный позволяет лицу и фигуре выглядеть выразительнее. Может, мне следует отправиться в фотоателье и проверить мамину теорию на себе? Теперь я себе напоминала не овдовевшую служанку-мексиканку, а работника посольства какой-нибудь мусульманской страны, хотелось говорить на арабском, несмотря на то, что я его не знала. Ведь незнание иврита не мешало моему деду общаться на нем и писать.
Манфред рассказывал, что Новая синагога была чуть ли не первым зданием, где использовались железные конструкции. Я смотрела на ее терракотово-кирпичный облик и не видела никаких железок. Хотя в теле у отца тоже есть железки. Остались в сломанной руке, он не хотел оперироваться и вытаскивать их. Если об этом не знаешь, никогда не догадаешься. Я подумала, что у отца и Новой синагоги есть кое-что общее.
На газоне неподалеку Новой синагоги я увидела невидимку, который лежал на травке, одетый лишь в черные брючки. Он лежал, раскинув ноги, и, наверное, смотрел на облака. Захотелось превратиться в нечто подобное и улечься рядом в своем черном платье.
Иногда полезно, чтобы что-то тебя поглотило, синагога поглощает, невинная и компактная снаружи, внутри она огромна. Здесь легко можно потеряться, хотя все упорядочено и понятно. Я не знала, как молятся евреи, и не решалась спросить, хотя уверена, мне бы охотно объяснили. Я просто сидела и думала о деде. Отец всегда считал, что «нормальный человек скорее станет психом, чем психиатром. Лучше уж выдумывать сексуально-извращенную ерунду всякий раз, когда кто-то рядом произносит, например, слово «клематис», чем самому его произносить и при этом хищно наблюдать за реакцией людей на название этого цветка». Выбором деда он должен быть доволен.
Я полезла в сумку за телефоном, чтобы поставить его на беззвучный режим, и тут раздался звонок. Какое-то время я смотрела на этот номер, чтобы в который раз убедиться, что его не забыла. Это был номер Наташи Ченски. Я не запоминала его в телефоне, когда она звонила, на экране не высвечивалось – Наташа Ч., только цифры. Определенная комбинация цифр, и я знала, кому они принадлежат. Точно так же астроном помнит все комбинации звезд, эти цифры были созвездием по имени Наташа Ченски. Я не заносила ее телефон в память мобилки умышленно, потому что считала: в тот день, когда я не вспомню, чей это номер, я смогу получать удовольствие от жизни и без Дерека.
«Привет, как ты?» Я рассказала о кремации. «Ну, по крайней мере, это длилось недолго», – отреагировала Наташа. «Его кремировали в разных ботинках и разных носках. Как клоуна в сценическом костюме, – сообщила я. – Там был мой сокурсник. Он нализался поминальным вином». «Ну, хоть кому-то там было весело». Наташа умеет подбавить оптимизма. «Я, собственно, звоню тебе, потому что вспомнила о Франце. Ты понимаешь, о ком идет речь?» Я вспомнила. Франц был приятелем Дерека. Красивый журналист, который писал патриотические стихи и вел историческую колонку в одном из еженедельников. Он был красив чрезвычайно, большинство людей это безоговорочно признавало. Манфред тоже его знал, и после того, как Франц без надлежащего уважения отозвался о его проекте мемориального комплекса («Фундамент памятника, созданный Манфредом фон Вайхелем, напоминает мне малахитовую шкатулку со странным земноводноподобным орнаментом, когда на это смотришь – начинает казаться, что вот-вот оттуда выпрыгнут веселые ящерицы и забросают всех жертвенными хвостами»), сказал, что не понимает, зачем мужчине, столь красивому, как Франц, выставлять напоказ свое невежество лишь потому, что ему, видите ли, взбрело в голову, что у него есть журналистские способности. «Лучше бы рекламировал трусы, чем разглагольствовать об искусстве».
«Да, я помню Франца. Он как-то зацепил Манфреда. Манфред тогда в нескольких экземплярах того номера еженедельника приписал к его фамилии через дефис какое-то глумливое словцо. Он продолжил бы дописывать, если бы его не побил аптекарь. Еще я помню песню о Дунае, которую написал Франц. «Течет река средь стран – могущественный, благодатный джин». Манфред говорит, что это песня пропойцы». Наташа засмеялась. «Я не читала его стихов. Но колонка мне нравится. Кроме того, у него много связей с людьми, занимающимися военными расследованиями. Он может помочь. Возьмешь его мейл?»
Мейл я записала в блокнот. И подумала, что мне стоит завести отдельный блокнот, посвященный деду. Нелепо помещать деда среди моих преподавательских дел, расписаний занятий, тем и координат центра по пилатесу.
Каждый раз, когда я общалась с Наташей по телефону, ни она, ни я даже не упоминали о Дереке, хотя он был единственным, что нас связывало. «Я знаю, что такое потерять покой из-за деда, – сказала Наташа. – Моего обвиняли в пособничестве немцам. А я решила доказать, что они ошибаются, эти грязные обвинения не касаются моего деда. И доказала». Я ее поблагодарила, Наташа попросила, чтобы я держала ее в курсе дел. Я пообещала.
На часах почти четыре, пора выгуливать Тролля. Я о нем чуть не забыла. Наши считали, что Тролля разбаловала Бриг. Поскольку она не работает, детей у нее нет, к домашним делам она равнодушна, а выставки, спектакли и показы мод чаще всего бывают по вечерам, она приучила Тролля выгуливаться по нескольку раз на день. Он был бы оболтусом, если бы отказывался. А оболтусом Тролль не был. Бриг каждый день гуляла с несколькими молодыми мамочками с колясками и всякий раз радовалась тому, что у нее – собачка, а не ребеночек. «Тролль на меня не срыгивает и не писает, и между ягодицами ему протирать не нужно», – как-то она сообщила нам об этих преимуществах Тролля. «И сиськи твои он не сосет, и на памперсы тратиться не надо», – тихо пробурчал Манфред, так, чтобы она его не услышала. На месте Манфреда, если он действительно хочет наследника, я бы попросила ее меньше с ними общаться.
Я вышла из синагоги, снова зазвонил телефон. Манфред! «Привет, ты вернулся?» «Да! И забрал Тролля. Я так и знал, что ты оставишь его у родителей. Ты где?» «В синагоге». Манфред молчал. «Готовишь курс еврейского права или что-то в этом роде?» – высказал он наконец предположение. «Не совсем. Нам нужно поговорить. Можешь приехать к родителям?» «Не могу. Ты, наверное, забыла, что мы живем в Берлине? Знаешь, сколько пробок сейчас на этом направлении? Давай к нам. Кроме того, ты же тут неподалеку».
Конечно, они на меня вытаращились. Это из-за платья. Невероятный эффект, надо надевать его на свидание. На меня вытаращился даже Тролль. Не понимаю, зачем вообще этому псу лапы, он мог бы передвигаться, как змея. «Господи, Марта, извини, – первым пришел в себя Манфред. – Кто-то умер на кафедре? А я еще подшучивал и Бриг развлекал шутками о тебе и синагоге, извини. Но ты бы могла объяснить!» Манфред не способен долго извиняться, лучше ему удается нападение.
Я молча прошла в гостиную, Тролль держался строго позади меня, как ребенок, несущий шлейф невесты. Мебель в квартире Манфреда авторская. Диван напоминает скалы, гостиная выполнена в голубых тонах, по обоям парят чайки, на стену проецируется старинный испанский корабль, который постоянно перемещается; занавески напоминают океанские волны. Все это должно успокаивать, во всяком случае, тех из нас, кто умеет плавать. Думаю, что гостиная посвящена Бригитте, в какой-то мере, она – бригантина.
Под диваном валялся скомканный архитектурный журнал, последний номер. С обложки мне лыбился неизвестный чернявый мужик, в сериалах такие играют коварных повес, которые метят на чужие денежки и чужих невест, и мамаши у них не менее коварные. «Тьфу», – выдал Манфред. «Ты чего это?» – поинтересовалась я. Бриг куда-то уплыла, пошла, наверное, в кубрик заваривать кофе.
