– От всей души надеюсь, – с чувством проговорил Нинхаймер, – что в один прекрасный день ваши роботы восстанут и свернут вам шею!

– Не говорите глупости, – ответила Кэлвин. – А теперь объясните мне, зачем вам все это понадобилось.

Губы Нинхаймера скривились в невеселой улыбке.

– Итак, для удовлетворения вашего интеллектуального любопытства я должен препарировать свой рассудок, а в награду меня не привлекут к суду за лжесвидетельство.

– Называйте это как угодно, – бесстрастно ответила Кэлвин. – Но объясните.

– С тем чтобы вы могли более успешно противостоять будущим выступлениям против роботов? С лучшим пониманием причин?

– Пусть так.

– А знаете, я расскажу вам, – произнес Нинхаймер, – и расскажу именно потому, что мой рассказ окажется для вас совершенно бесполезным, Ведь человеческих побуждений вам все равно не понять. Вы умеете понимать только ваши проклятые машины, потому что вы сами машина в человеческом облике.

Он тяжело дышал, и в его речи больше не было ни пауз, ни стремления к точности. Словно потребность в точности исчезла для него навсегда.

– Вот уже двести пятьдесят лет машина вытесняет Человека и убивает мастерство. Прессы и штампы уничтожили гончарный промысел. Творения искусства вытеснены безличными, похожими как две капли воды поделками, отштампованными машиной, Зовите это прогрессом, если угодно! Художнику остались лишь голые идеи, акт творения сведен к абстрактным размышлениям, Художник сидит и придумывает – остальное за него делает машина. Неужели вы полагаете, будто гончара удовлетворит мысленно создать горшок? Неужели вы думаете, что ему довольно голой идеи? Что ему не приносит радости ощущение глины, уступающей движениям его пальцев, когда руки и голова вместе создают что-то новое? Неужели вы не понимаете, что есть обратная связь между художником и его изделием, которая изменяет и улучшает первоначальную идею?

– Но ведь вы не гончар, – сказала доктор Кэлвин.

– Я тоже творческая личность! Я замышляю и создаю научные статьи и книги. Это нечто большее, чем простой подбор нужных слов и размещение их в правильном порядке. Если бы вся работа сводилась только к этому, она не приносила бы удовлетворения, не доставляла бы радости. Книга должна обретать форму под руками автора. Нужно своими глазами видеть, как растут и развиваются главы. Работаешь, переделываешь, вносишь поправки и изменения и видишь, как расширяется и углубляется первоначальный замысел. А затем берешь в руки гранки и смотришь, как выглядят эти фразы в печати, и заново переделываешь их. Существуют сотни самых разных контактов между человеком и его творением на всех стадиях этой игры – и эти контакты радуют и вознаграждают творца за муки творчества больше, чем все награды на свете. И все это отнимет у нас ваш робот.

– Но ведь что-то отняла пишущая машинка? И печатный станок? Или вы предлагаете вернуться к переписке рукописей?

– Пишущая машинка и печатный станок отняли кое-что; ваши роботы лишат нас всего. Сегодня робот правит гранки. Завтра он или другие роботы начнут писать сам текст, искать источники, проверять и перепроверять ход рассуждений, может быть, даже делать заключения и выводы. Что же останется ученому? Только одно – пустые размышления на тему, что бы еще приказать роботу! Я хотел спасти грядущие поколения ученых от этого адского кошмара. Вот что было для меня важнее моей репутации, и вот почему я решил любой ценой уничтожить «Ю. С. Роботс».

– Эта попытка была свыше ваших сил, – сказала Сьюзен Кэлвин.

– Свыше моих сил было не сделать ее, – ответил Саймон Нинхаймер.

Доктор Кэлвин повернулась и вышла. Она пыталась что было сил подавить невольную жалость к этому лишившемуся всего человеку.

Нельзя сказать, чтобы это ей удалось.