Клубов в городе тогда, разумеется, не было. Но где-то в новостройках мы отыскали подпольную дискотеку и на следующий день пили там. Место располагалось прямо в подвале жилого дома. Иностранцы тогда были экзотикой. Девушки сами лезли к нам знакомиться. Одна, очень красивая, за руку тянула меня к выходу, звала ехать к ней домой и обещала, что мы станем смотреть MTV, потому что у нее, единственной в городе, есть выход на спутниковое телевидение.

Вместо того чтобы поехать к девушкам, я напился и заснул прямо за столом. Голову положил на руки, а один пьяный русский парень, глядя на это, решил, будто я наклонился к его куртке, чтобы залезть в карман и что-нибудь украсть. Он озверел и, сметая столы, бросился на меня. Выбраться из клуба нам тогда удалось с большим трудом.

От алкоголя я почти не приходил в себя. Но одно запомнил очень четко: запах, стоявший в ваших продовольственных магазинах. Это была жуткая вонь, больше всего напоминающая запах скисшего молока.

Запах, повсеместная агрессия, развлечься нечем… И все равно в Петербурге тогда мне очень понравилось.

На тот момент я числился студентом Хельсинкского университета. Первое время я учился на факультете компьютерных технологий. Уже в 1990-м у меня был собственный электронный адрес. Тогда это было очень прогрессивно.

Как студент я взял у банка кредит под очень небольшие проценты. Все эти деньги ушли на то, чтобы кататься по свету. Перед Петербургом вместе с ребятами из группы я ездил в Берлин. Коммунизм в том году рушился по всей Европе. В Восточной Германии мы тоже застали последние денечки прежнего режима. В ту сторону мы летели еще гэдээровской авиакомпанией InterFlug, а обратно — уже Lufthansa.

В Петербурге я стал бывать по нескольку раз в год. Сперва ездил на автобусе и на машине, а потом отыскал очень выгодный паром «Константин Симонов». Русские бизнесмены отмывали деньги и для прикрытия гоняли на этом пароме из Швеции гуманитарную помощь, а заодно брали на борт всех желающих. Тур Хельсинки — Петербург на три дня стоил у них $19, включая трехразовое питание. Это была какая-то темная афера, но мне было наплевать, и я стал приезжать в Петербург на этом «Симонове».

Помню, как-то приехал на хоккейный матч и трибуны скандировали:

— Рас-си-я! Рас-си-я!

По-фински слово «расия» означает «коробка». Так на сленге называют доступных девушек. Я, пьяный, сидел на трибунах и громко смеялся. Компании, с которыми я приезжал в Петербург, были разные, а бесконечный алкоголь был всегда одним и тем же. Иногда мне хотелось побывать в Петербурге НЕ пьяным — но это было почти невозможно.

Первый петербургский клуб, куда я сходил, назывался Joy. Это был дансинг на канале Грибоедова — сейчас в этом помещении находится гей-клаб «Грешники». Меня удивило, что диджеил там черный парень, игравший на вполне европейском уровне. Мне хотелось сходить и в легендарный TaMtAm, однако решиться на это я не мог очень долго. У меня был финский путеводитель с адресами всех петербургских клубов, и там было написано, что основные посетители TaMtAm’а — скинхеды. Россия и вообще крайне опасная для иностранцев страна, а тут еще скинхеды… Перед тем как все-таки пойти в TaMtAm, я выпил четыре бутылки «Балтики № 3» и бояться совсем перестал. Кто играл в тот вечер, я, разумеется, не помню, но сам клуб мне очень понравился.

Проучившись на компьютерщика два года, я перевелся на другой факультет. Потом какое-то время я вообще нигде не учился и просто пытался разобраться с тем, что со мной творится. Потом поступил на отделение журналистики и PR. Но дальше все это становилось просто невыносимо. Стало понятно, что из Финляндии мне надо уезжать.

Пятнадцать лет назад в Европе существовало три круглосуточных города: Петербург, Берлин и Прага. Я оформил пособие по безработице. Тогда это составляло долларов триста — четыреста. С этими деньгами я уехал жить в Прагу. Там я снял квартиру. Это стоило $10 в месяц. В квартире не было ничего — даже мебели. Это было просто место, куда иногда можно прийти переночевать. Днем я болтался по замкам и старинным пражским кварталам, а по ночам сидел в барах. Эта жизнь нравилась мне куда больше той, что я вел в Финляндии.

Мне говорили, что время уходит и надо обзаводиться профессией, а я не хотел ничем обзаводиться. Первый раз в жизни я наконец-то делал все, что хотел. В Финляндии правда всегда одна. Моя родина — очень маленькая, и у людей там всегда одна и та же точка зрения на любую проблему. Я уехал из дому, стал ездить по свету, и оказалось, что правд много. Можно выбирать ту, что подходит лично тебе. Это меня устраивало.

Пожив в Праге, в 1994-м я вернулся в Хельсинки. Мне хотелось посмотреть: можно ли и дома вести ту же жизнь, к которой я привык? Я организовал что-то вроде сквота. Мы жили огромной коммуной: человек двести. Район, в котором мы поселились, очень напоминал Петербург. В здании играли первые финские диджеи, и у нас была первая в стране выделенная линия Интернета. Финляндия — крошечная страна. Прежде ничего подобного там не было. Об этом сквоте писали все газеты, а из Лондона специально приезжала съемочная группа BBC, чтобы снять о нас фильм.

И все равно мне постоянно хотелось уехать. Как можно быстрее и как можно дальше. Никакой внятной профессии я так и не приобрел. Я все еще числился студентом, но на занятия давно не ходил. Чем я стану заниматься дальше, было совершенно непонятно.

Предыдущий Новый год я встречал в Вильнюсе. Я возвращался откуда-то из Европы, заскочил в Литву, прожил там несколько дней и вдруг почувствовал, что могу обо всем этом рассказать. О новогоднем Вильнюсе, о нашей компании, о том, как прошел этот праздник, о смеющихся литовских девушках — обо всем, что меня окружает. Я написал первую в своей жизни статью и сдал ее в студенческую газету Хельсинкского университета.

Последние два месяца перед этим я работал уборщиком. Работа была довольно тяжелой. За неделю там мне платили столько же, сколько в газете я получил всего за одну статью. При том что на написание статьи у меня ушел от силы час, а писать ее было по-любому легче, чем скоблить пол. Так я стал журналистом.

Заплатили мне очень прилично. Дело в том, что Хельсинкский студенческий союз — самый богатый в мире. Когда университет только-только был основан, ему выделили здоровенный участок земли на окраине города. А сейчас эта окраина — наиболее оживленный торговый район. Доходы от аренды там просто невероятные. Так что писать в университетскую газеты было очень выгодным занятием.

В 1995 году я первый раз поехал в Россию как журналист: от хельсинкской радиостанции Radio-City я аккредитовался на торжествах по поводу 50-летия Победы в Великой Отечественной войне.

Аккредитоваться было несложно. Я просто отослал в оргкомитет факс со своими данными, и меня без вопросов внесли в список гостей. В Москве я вышел с вокзала и доехал на метро до центра города. Улицы были перекрыты. Через весь город полз военный парад. Вокруг стояли сотни тысяч москвичей. И в этой толпе я столкнулся с компанией пьяных ребят, которые шли по улице, увешанные бутылками, и громко матюгались по-фински. Я их окрикнул, оказалось, что парни тоже из Хельсинки и по контракту работают здесь на стройке. Мы вместе выпили, и они позвали меня к себе ночевать. Знакомых в Москве у меня не было. Ночь я планировал провести на Красной площади, там как раз проходил концерт группы «На-На». Но немного поспать было, конечно, лучше. Пить мы продолжали почти до рассвета, а утром я пошел в Кремль, поприсутствовал на пресс-конференции с участием Бориса Ельцина и Билла Клинтона и, заскочив в офис русского Министерства иностранных дел, отправил в Хельсинки свой репортаж.

На обратном пути из Москвы я решил на несколько дней остановиться в Петербурге. Мой редактор попросил написать о городской андеграундной культуре. В Петербурге творился полный хаос. Это было прекрасно. В этом городе даже сегодня дико интересно, а уж десять лет назад каждую ночь здесь происходило что-то самое важное на планете. Помимо TaMtAm’а, в городе к тому времени открылась целая куча веселых мест. Уже работали Fish-Fabrique и «Арт-клиника», а я с приятелями постоянно торчал в TaMtAm’е и не трезвел, по-моему, вообще ни на мгновение.