Пока еще бесконечно далеко до той пропасти, куда все рухнет. „Черносотенный деспотизм высших классов“, „черносотенный анархизм низших классов“, „красное черносотенство“ — все эти крайности отечественной жизни, разные обличья одного и того же зла, существуют на окраинах российского бытия.

Пока же идет быстрое нарастание положительных начал. Вместе с выдающимися русскими перво-летчиками поднимается думская империя в небо, вместе с полярными исследователями утверждается в Арктике.

На глазах Кутепова растет мощь военных сил. Простые люди жертвуют рубли на строительство кораблей. Спускаются на воду четыре дредноута. Резко поднимается финансирование народного образования. Скорость экономического роста России становится самой высокой в мире.

Присылали свои донесения военные агенты Англии, Германии, Японии, Франции, Австро-Венгрии — о российских переменах.

„Это были скверные годы, эти годы торжества победителей“ (Л. Троцкий).

Для кого скверные, а для кого прекрасные. Соединение культурной Великой России и народной Святой Руси становилось возможным в оговоренные Столыпиным двадцать лет покоя.

Они могли быть, эти двадцать лет.

Почему вместо них мы получили грандиозный эксперимент гибели нашей родины, государственность которой с дикой мстительностью разбила вторая Россия?

На этот вопрос Кутепов еще будет искать ответ. И найдет для себя.

Собственно, в этом человеке никогда не было самоубийственного для русского народного самосознания противоречия. Он не разделял свою жизнь на две части — жизнь и веру, не вдавался в мечтательно-просветленный отход от трагических трудностей, как то случилось у многих.

А ведь именно этот отход народной веры от суровых реалий бытия вызвал на поверхность нашей истории грозный материалистический реализм, вседозволенность, использование зла в достижении цели.

В 1912 году Кутепову было суждено пережить тяжелое испытание: умер отец, и забота о младших братьях и сестрах полностью легла на него. Их надо было воспитать, выучить, заменить отца. На холостого небогатого офицера легла трудная ноша долга.

Как он выкручивался, искал деньги, время, об этом можно только догадываться. Гвардеец жил спартанцем, ограничивал себя во всем. Основная христианская заповедь: „Возлюби ближнего, как самого себя“ исполнялась им без раздумий и колебаний.

Подрастали сестры и братья, благополучно продолжали учение на высших женских курсах, в университете, Санкт-Петербургском военном училище. Часто Кутепов сидел с младшими над учебниками, готовил их к экзаменам.

Может быть, это время было для него самым дорогим? Пора найти невесту, пора поступать в Академию Генерального Штаба, пора выходить из узкой военной среды…

Кутепов же занят другим.

Он служит Отечеству. Он заменяет отца младшим братьям и сестрам. В его душе слиты воедино вера и жизнь.

Каким будет ему воздаяние?

Он не ждет никакого воздаяния. Он живет.

Вокруг него происходит невиданная перемена, мало кем, впрочем, замечаемая.

Пока штабс-капитан в гостях у сестер, в компании студентов и курсисток, поддразнивает их своим правоверным монархизмом, а они именуют его верность „черносотенством“, в это время Россия становится иной.

Подъем благосостояния. Развитие кооперации. Рост урожаев. Расширение народного образования. Земледельческий прогресс.

Старый „пугачевский“ социализм отходил в прошлое. И хотя Столыпин уже покоился в Киево-Печерской Лавре, в стране укреплялась основа здорового развития, опирающаяся на крестьян-собственников.

Кутепов слушает дерзкую молодежь, посмеивается…

Он уверен в том, что хорошее, родное, русское возьмет верх.

Санкт-Петербург. Угол Финского залива. Дальше — Кронштадт, крепость и флот. Еще дальше Балтика, Северное море, Германия, Англия, Франция.

А здесь — Россия.

Англия воевала с Россией только однажды, в Крымскую войну, после чего Россия уже никогда не возносилась на былую высоту. В других же войнах и конфликтах „владычица морей“ со стороны искоса наблюдала за российскими попытками прорвать турецкие запоры на Босфоре и Дарданеллах и за борьбой на Дальнем Востоке.

В Крымской, русско-турецкой, русско-японской войнах, в боснийском конфликте 1909 года, в Балканских войнах 1912–1913 годов Англия стояла на страже своих интересов. Против России.

Однако усиление Германии, ее обширная морская программа и продвижение в зоны интересов Англии поставили перед последней серьезный вопрос: кого считать главным соперником?

Политика России выглядела так: союз с Францией, хорошие отношения с Германией, сдержанные — с Австрией, соперничество с Англией повсеместное, неприязненные — с Японией.

По инициативе Англии завязались переговоры по Тибету, Афганистану и Персии. Они шли в глубокой тайне, завершились подписанием в августе 1907 года соглашения, разделившего сферы влияния. Противостояние в Азии „медведя“ и „кита“ заканчивалось. К чему это должно было привести?

Все понимали: последствия должны проявиться прежде всего в Европе. Мало кто, впрочем, догадывался, что Англия начала политику окружения Германии, которая в конце концов высекла искру войны.

Именно в 1907 году началось расхождение и охлаждение между Петербургом и Берлином.

Россия отворачивалась от азиатских просторов, поворачивалась к европейским разломам. Либеральная интеллигенция приветствовала перемену, видела в сближении с Англией путь к „демократии“, тогда как в дружбе с Германией — „реакцию“.

Этот поворот вскоре должен был определить и судьбу Кутепова, а затем и перевернуть весь мир. Огромный маятник качнулся от маньчжурских границ к галицийским и прусским.

И вот что поразительно! Николай II и Столыпин стремились укрепить государственные позиции в Азии, что и позволяло очень выгодное англорусское соглашение, Столыпин даже употребил в думской речи о проекте Амурской железной дороги сильнейший образ истекающего кровью двуглавого орла, у которого отсекли обращенную к Востоку голову. Но несмотря на такую позицию двух главнейших руководителей России, ее внешняя политика получила иное направление.

На Царьград!

Конечно, никакого Царьграда вслух не называли, но направление указывалось то самое, старинное, уже залитое кровью и осененное былой славой.

„Для создания Великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область — весь бассейн Черного моря, т. е. все европейские и азиатские страны, выходящие к Черному морю“. Так писал Петр Струве в „Русской мысли“ в начале 1908 года.

Маятник достиг предела и обрушился.

Тогда мало кому могло прийти на ум воспоминание о переустройстве европейских союзов, начатое тринадцать лет назад. Ужасная Германия, пугавшая морского властелина, и страшный царизм были обращены из великанов в жалких карликов. „Я не знаю, найдется ли в мировой истории пример большего ослепления, чем взаимное истребление русских и немцев ради выгоды англосаксов“, — признался адмирал Тирпиц в своих воспоминаниях.

Если бы в наших руках оказалась машина времени и мы бы перенеслись в те времена, когда принимались перевернувшие нашу жизнь решения! Мы, конечно, остановили бы германского канцлера Бетман-Гольвега, наивно полагавшего, что Англия не примет участия в военных действих из-за Сербии. Мы поддержали бы колеблющегося Николая II не желающего начинать войну и объяснили бы „военной партии“ в Петербурге, что благоразумнее повторить еще раз вариант „боснийского кризиса“, в котором Россия воздержалась от крайних мер, чем ставить на карту судьбу страны. Мы бы сделали все, чтобы спасти Россию. И тогда история двадцатого века пошла бы по другому пути. Без Ленина, Сталина, Гитлера, без возвышения Соединенных Штатов. И с другой Россией.

Сегодня нам остается только мечтать о машине времени! Мечты эти, увы, несбыточные, но что бы мы сказали, если бы узнали, что еще до начала войны существовал документ, предупреждавший обо всех основных грядущих потрясениях?