Из библиотеки она идет в винный рядом с кинотеатром «Колизей» и покупает бутылку красного португальского вина, самого дешевого, но с красивой, демонической этикеткой и, написано на нем, нотками ванили, фруктовой сладостью и долгими шелковистыми танинами. Все это ударит в голову Рогеру Кюльпе. Прямо в голову. Нина отчетливо представляет себе, как струйки шелковистых танинов растекутся среди волосяных луковиц, когда она жахнет ему бутылкой по голове. Так она чувствует сейчас, но надеется, что гнев уляжется, пока она дойдет по ветерку до Росенборггатен, и тогда она сама выпьет вино, сдержанность человека, не прибившего Рогера Кюльпе, бесспорно, должна быть вознаграждена бутылкой дешевого вина.

Нина сидит за одним из уличных столиков «Бузотера» на буржуазной Бугстадвейен, изо всех сил старается не заказать пиво, и вдруг мимо, поначалу даже не заметив матери, проходит ее собственный сын Людвиг за ручку с женщиной. Нина ее раньше не видела, никогда о ней не слышала, но за версту чует, что барышня из дешевок.

– Людвиг!

Он оборачивается и видит Нину. Выражение его лица в эту минуту истолковать непросто, но, похоже, назвать эту внезапную встречу однозначно своевременной он не готов. Особа, записанная Ниной в дешевки, останавливается тоже.

– Минуточку, – слышит Нина слова Людвига, – это моя мать. Нина, привет.

– Привет, Людвиг.

Нине не хотелось в детские годы Людвига называться ни «матерью», ни «мамой», методом исключения осталось обращение по имени. Это была попытка чуточку абстрагироваться от детоцентричной роли. Нина была матерью, а как будто бы и нет, во всяком случае, она ощущала потребность намекнуть миру, что она не чета всем прочим мамашкам.

– Это Сисс.

– Привет, Сисс.

– Здрасте.

– Присядьте.

– У нас дело, мы не можем.

– Несколько минут вы мне уделить можете?

– Конечно можем, – говорит Сисс.

– Несколько минут, – говорит Людвиг и усаживается на самый краешек стула, не сняв рюкзака, он всегда с ним ходит.

Сисс тоже садится. Все трое разглядывают друг друга.

– Ты даешь, средь бела дня сидишь тут, газировку распиваешь, – говорит Людвиг.

– Как видишь, – отвечает Нина.

– Книжка сегодня выходит?

– Да, но не будем об этом. А вы просто друзья или как?

– Мы познакомились некоторое время назад, – отвечает Людвиг, – и сейчас проводим много времени вместе.

– Как мило.

Сисс кивает Нине и улыбается Людвигу. Эта барышня влюблена, думает Нина.

Сисс извиняется и уходит в туалет, Нина провожает ее взглядом. Молодая, красивая, бедра, все дела.

– Ни слова, – говорит Людвиг.

– Дай мне сказать.

– Нет.

Нина подчиняется запрету и несколько секунд старательно молчит, но это выше ее сил.

– Нет, знаешь что, – говорит она, – я потратила пятнадцать, если не двадцать лет своей жизни, чтобы принять тебя со всеми твоими особенностями, из-за которых я, в частности, никогда не стану бабушкой. Это вызывало во мне бури чувств, Людвиг, это были американские горки. А теперь ты вдруг являешься под ручку с женщиной, а это совсем другой разворот и другой сценарий. Неужели ты не понимаешь, что у меня это вызывает напряжение?

– Нина, пока слишком рано судить, то это или не то, я не знаю. Я сам потрясен.

– Ты всегда такой был. Менял хобби одно за одним. То тебе нужны попугайчики, то гитара, то еще что. И я всегда тебе все покупала, но, когда куплю, – тебе это уже неинтересно. Сперва тебе двадцать лет нравятся только мальчики, вдруг упс – уже не нравятся. Ты не думаешь о том, что окружающим тебя людям нужна стабильность?

– Нина, это моя жизнь.

– Безусловно, но о твердости характера это не говорит. И что мне теперь, обходить всех знакомых с сообщением, что ты все-таки оказался не голубым? А бабушке кто с этим будет звонить? Я отказываюсь.

– Об этом пока рано думать. Рано.

– Я-то думала, что голубые не любят спать с женщинами. Типа, в этом вся фишка, если ты называешь себя голубым.

– Ты ничего в этом не понимаешь.

– У меня тоже есть знакомые геи, и с парой из них мне даже случилось переспать во времена их сомнений в своей ориентации. Но это было странно.

– Нина, я не желаю обсуждать это с тобой.

– Ты всегда избегаешь конфликтов.

– Думаю, нам пора идти. У нас есть дело.

Сисс возвращается из туалета. Нина видит, что она подкрасила губы, яркие и без помады.

– Я как раз говорила Людвигу, что ошарашена, – говорит Нина. – Сколько помню, его интересовали только мальчики, но ладно, это уже глупо, меня это не касается.

– Понятно, что это неожиданно, – отвечает Сисс.

– Ты тоже была раньше другой ориентации? – спрашивает Нина.

– Нет, не была.

– Но тебя не смущает, что Людвиг был?

– Не смущает.

– Не обращай на нее внимания, – говорит Людвиг, – она из другого времени, тогда агрессивность рядилась под заботу, да так эта путаница и прижилась.

Людвиг берет Сисс за руку и делает ей знак идти.

– Вы пошли дальше?

– Да, пошли.

– Слушай, кстати, – вспомнила Нина, – мне нужна помощь с мобильником. Все время сама собой включается очень странная музыка. Бешеные ритмы, трубы и вообще.

– Наверно, не все время?

– По моим ощущениям, как будто непрерывно.

– Она тебе не нравится?

– У меня не всегда есть на нее силы.

– Я записал тебе диск с балканской музыкой. Думал, тебе понравится.

– Хотел меня удивить?

– Ну типа того.

– Какой ты милый…

– Ты постоянно говоришь, что тебя тянет танцевать…

– Тебе кажется, я об этом постоянно говорю?

– Да, говоришь.

– Конечно, не говорю, – объясняет Нина Сисс, – просто Людвиг обожает все преувеличивать. Но все-таки это было очень мило с твоей стороны, Людвиг, я попробую еще ее послушать. Вам пора, идите. Приятно было повидаться. Удачи вам.

Нина поворачивается, тоже собираясь встать, и на глаза Людвигу попадается пакет из винного магазина, который Нина машинально прикрывала спиной во время беседы.

– Ты заходила в винный?

– Что? Да, но это не мне, это в подарок. – Нина оборачивается к Сисс. – Одно время я выпивала, было дело.

– Людвиг говорил, – отвечает Сисс.

– Еще бы, – говорит Нина.

Нина замечает скепсис в глазах Людвига, когда он оборачивается, уходя. По правде сказать, во времена его юности были периоды, когда Нина могла бы пить поменьше. Она поднимает руку и машет ему. Он в ответ немного формально тоже делает движение рукой.

Свидание прошло не совсем так, как хотелось бы. Обычно она строит отношения с возлюбленными сына в иной манере и, окликая Людвига, собиралась быть гораздо приятнее в общении. Но, видно, слишком впечатлилась и кое-что сказала зря. Теперь Сисс, наверно, решит, что она сильнее зациклена на себе, чем на самом деле. Ладно, что уж теперь. Она сегодня не в лучшей форме. Но не хватало еще грузить молодежь рассказами, как неудачно у нее сегодня складывалась первая половина дня. Нехорошо мешать молодежи жить своей жизнью. Надо будет позвать их через пару недель на обед, думает Нина, если гетеросексуальность у Людвига не пройдет.

В банкомате Нина проверяет, сколько денег у нее на карточке. Аванс за «Босфор» должен был уже прийти, но пока не пришел. Она снимает остаток в четыреста крон, двести убирает в портмоне, двести кладет в карман. Предусмотрительно, скажете вы, но за этим стоит тщательно продуманная мелочность. Тысяча лет без денег приучили Нину к прижимистости. Она платит за товары и услуги по принципу «меньше не бывает».

Пройдя еще немного по улице, Нина звонит в домофон Ларса Грима, своего психотерапевта с его выпуска из университета, это был семьдесят четвертый год. Сорок лет они не теряли друг дружку из вида, вместе шли в огонь и в воду, и отношения не всегда были настолько платоническими, насколько отношения терапевта и клиента видятся в идеале. Путь превратился в перепутья, как это обычно и бывает.