Непременным условием успешной реализации внешнеполитических усилий России должно стать создание модели обеспечения глобальной, региональной и субрегиональной безопасности, основанной на принципе включения близких России в культурно-цивилизационном смысле государств и народов в орбиту евразийского геополитического полюса, прикрытого российским «ядерным зонтиком». Либо же, в случае исторической принадлежности к пространству русского мира, прямое включение непосредственно в состав России по крымской модели. Это предполагает создание принципиально новой системы евразийской безопасности, в которой возникают альтернативные евро-атлантической оси военно-стратегического сотрудничества.

Важным направлением деятельности Российской Федерации по обеспечению национальной безопасности во внешнеполитической сфере является содействие урегулированию региональных и локальных конфликтов путём миротворческой деятельности.

Приоритет в решении задач по предотвращению и парированию внутренних угроз национальной безопасности России принадлежит Министерству обороны, МВД и ФСБ, в связи с чем геополитический метод в этих ведомствах должен быть взят за основу выработки соответствующих стратегий и принятия решений.

Для сбалансирования сместившейся было в сторону евро-атлантического альянса системы международной безопасности необходимо ясно и недвусмысленно декларировать: Россия оставляет за собой право на применение всех имеющихся в её распоряжении сил и средств, включая ядерное оружие, если в результате развязывания вооруженной агрессии, в том числе сетевой агрессии, возникает угроза самому существованию России как независимого суверенного государства.

Крах советской системы продемонстрировал несостоятельность идеологического подхода. Три важнейшие идеологии XX столетия: либерализм, коммунизм и фашизм – прекратили своё существование с окончанием эпохи модерна. Наступил всеобщий постмодерн. И если первая политическая теория – либерализм – в постмодерне ещё как-то мутировала, превратившись в постлиберализм, то коммунизм просто умер своей смертью от общего одряхления ещё в конце прошлого века. Фашизм так вообще был подбит на взлёте, не дожив до подросткового возраста. Идеологические объяснения мировых процессов больше не действуют. Возникший идеологический вакуум заполнила геополитика с её неумолимым, неснимаемым, неизбежным противостоянием морской и сухопутной цивилизаций.

Советский блок рухнул не просто так. В конце концов он проиграл в великой войне континентов[2]. Суша проиграла морю, сухопутная цивилизация, прикрытая мишурой марксизма, проиграла в битве цивилизации морской, укрывавшейся под личиной капитализма. Настало время торжества постлиберальной западной модели, а по сути – морской американской империи, претендующей на мировое господство. Всё, нет больше коммунизма, а либерализм без классового врага сам по себе стал никому не интересен. Осталась чистая геополитика, море против суши, и противостояние не прекратится, пока мы, Россия, не перестанем существовать. Вот тогда-то и восторжествует единая мировая Американская Империя. Или пока не исчезнут они. Но что тогда восторжествует?

Само понятие «империя» было подробно описано ещё в классической теории больших пространств крупнейшим немецким философом и юристом Карлом Шмиттом. Шмитт описал два типа империй, основанных на геополитической модели, – империи морского, колониального типа, состоящие из метрополии и колоний, и империи сухопутные, состоящие из центра и периферии. Разница в том, что метрополия воспринимает свои колонии потребительски, как средство для обогащения, наживы, в то время как центр сухопутной империи видит периферию в качестве своего продолжения, как то, что необходимо благоустроить, облагородить, вложив туда силы, средства и создав по возможности равные с центром условия существования.

Но прошли столетия, империи, как морские, так и сухопутные, то создавались, то распадались, мир пережил эпоху государств-наций, возникавших на обломках распадающихся империй, и вот наступило XXI столетие, модерн сменился постмодерном – и империи снова в топе. Ибо понятие это геополитическое, а не идеологическое, и в ситуации грядущего торжества геополитики как ключевой системы координат империя становится понятием, которое обращает нас не к прошлому, а к настоящему и особенно – к будущему. В геополитике империя является синонимом большого пространства. И от того, сколько будет империй – одна или несколько, – зависит, будет мир однополярным, то есть волюнтаристическим, или же он станет многополярным – более справедливым.

Но и однополярность, и многополярность уже несут в себе отсылку к империи.

Однополярный мир – это одна империя – американская. Сегодня западные политологи уже не стесняются констатировать, что Америка строит именно глобальную империю. Об этом говорят как противники американской Империи, такие как Тони Негри и Майкл Хардт, так и её апологеты вроде неоконсерваторов Роберта Кейгана и Уильяма Кристола. Многополярный мир – это нечто противоположное, когда судьба мира определяется консенсусом нескольких мировых центров, представляющих большие пространства, несколькими империями. Такой мир с очевидностью представляется более сбалансированным, более справедливым. По крайней мере для нас, представителей не американского, но евразийского геополитического лагеря. Геополитика строго исходит из того, что противостояние цивилизации суши и цивилизации моря неснимаемо и сетевая война является лишь его следствием. Официально принятая Пентагоном в качестве военной стратегии сетевая война ставит перед собой вполне военную цель: отторжение территорий и установление над ними американского контроля – контроля цивилизации моря над сушей. Это именно война, а значит, и противодействие ей должно восприниматься со всей серьёзностью, по законам военного времени.

То, что Америка строит именно «Империю», наиболее полно и убедительно доказали итальянский журналист Тони Негри и американский политолог Майкл Хардт в своём совместном труде «Еmpire» («Империя»). Выступая с левых позиций, что в эпоху конца идеологий демонстрирует некоторую несостоятельность, они тем не менее подводят серьёзную доказательную базу именно под утверждение о существовании американской империи. Используя левую терминологию, они замечают, что носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Подобной же позиции придерживается и французский философ Ален де Бенуа, утверждающий, что глобализации, предоставляющей базу для американского имперостроительства, предшествует сначала процесс атомизации – отрыва человека от корней, от естественных связей, делающих его неуязвимым для «системы» или «империи», в понятиях Негри и Хардта, а затем запускается процесс массификации, превращающий теперь уже обездоленных, разорванных индивидуумов в обезличенную массу для простоты управления ею со стороны «системы». Таким образом, американская империя опирается именно на управляемого индивидуума, на социальный атом, представляющий собой, в терминах Алена де Бенуа, «источник производства и потребления».

Продолжая цепочку левых сопоставлений, Негри и Хардт указывают на то, что вместо марксистской «дисциплины» победивший капитал использует «контроль». «В планетарном масштабе учреждается общество надзора, то есть создается целая серия методов и технологий, которые позволяют отслеживать поведение людей, проверять, не отклоняются ли люди от норм», – вторит Негри и Хардту основатель европейского движения «новых правых» Ален де Бенуа. К «контролю» де Бенуа относит контроль за общением – начиная с прослушивания телефонов, просмотра почты и т. д. и заканчивая системами повсеместного видеонаблюдения, дронами, использованием различных электронных методов слежения, которые позволяют определять, где люди находятся, чем они занимаются, каковы их вкусы и взгляды. И здесь Ален де Бенуа констатирует даже некоторый парадокс: «Именно наиболее развитые с технологической точки зрения общества сегодня располагают целым арсеналом средств для того, чтобы шпионить за согражданами. Такими средствами не располагал прежде ни один тоталитарный режим в прошлом».