Алексей Тегин
Как-то мы играли в “Третьем пути” тибетскую музыку традиции бон. А публика вся уже упитая, обкуренная – и вот в какой-то момент сзади берет и рисуется мальчик и начинает отвратительно бить по барабанам. Мы поем, а он бьет. Совершенно невпопад, просто гаденыш. И эти барабаны спровоцировали нескольких женщин, которые, видимо, тоже были под наркотиками сильными, – и они стали дико визжать, как ведьмы. А потом хохотать. Сначала визг, а дальше дикий хохот. А мы поем. При этом перед выступлением я договорился с одним мужиком – он в тот момент трезвый был, а потом все равно упился. Говорю ему: мы будем делать чёт – это отрезание привязанностей. Когда надо будет, я тебя выведу из зала, положу, привяжу твои руки и ноги к кирпичам, покрою тряпкой, и ты будешь у нас мумией такой, жертвой, на которую я потом сяду. Он согласился. Ну и вот, я на нем сижу, мы поем, гаденыш бьет по барабанам, девки визжат и смеются. В общем, царила обстановка с точки зрения бытового сознания достаточно дегенеративная, грязная и адская. Эта реальность очень хорошая была. Нормальная.
Светлана Ельчанинова
Мы регулярно делали разные выездные акции. Причем несанкционированные. Например, когда мы открывались на “Академической”, решили сделать красочное шествие до клуба – хотя бы потому, что никто не знал, где он находится, кроме тех, кто его строил, и надо было показать людям этот подвал в общежитии. В милицию ничего не заявляли, но я обратилась в пожарную часть, мол, просим разрешить запустить пять детских фейерверков. Нам отказали. Тогда я обратилась в Союз литераторов – и они разрешили! Смешно, конечно: Союз литераторов дал официальное разрешение устроить фейерверк на площади Хо Ши Мина. В итоге собралось человек 200 наряженных панков, все с какими-то смешными лозунгами типа “Воду – рыбам, небо – птицам”, наш пиротехник Кокос понаставил железных конструкций, все запалил – и народ организованной толпой пошел по улице Дмитрия Ульянова. Милиция спохватилась, но просто не успела доехать – все уже взорвалось, а толпа дошла до клуба, и менты ничего не поняли. Другая акция была на заброшенном эскалаторе на Ленинских горах. Мы привезли туда аппарат, поставили колонки на поручни и сделали фестиваль против фашистов и буржуев. Народу было человек пятьсот. Где-то уже вечером приходят два милиционера: что тут у вас происходит? А я пригласила знакомого с видеокамерой обычной. И отвечаю: кино снимаем. (А надо еще понимать, что там все было сгоревшее и, когда люди танцевали, поднимался пепел, так что все были черные с ног до головы и совершали всякие непотребные плясовые движения.) Что еще за кино, спрашивают милиционеры. А я говорю: сцену “Черти в аду”. Так и пронесло. Да и вообще тогда было ощущение полной свободы. Самые сумасбродные мероприятия получались. Мы даже сделали выступление группы “Чудо-Юдо” в ГЦКЗ “Россия”. После которого ко мне подбежал администратор и заявил, что, мол, они здесь больше никогда играть не будут. А я ему ответила, что и сама знаю, что не будут. Ну а с кем? С Пугачевой и Орбакайте, что ли?
Александр Липницкий
Еще в Москве был “Манхэттен-Экспресс”, очень странное место, которое принадлежало каким-то бандитам. Там был менеджер Володя, который любил “Аквариум”. И было очень много смешных моментов. Однажды мы решили устроить презентацию фотоальбома, посвященного Виктору Цою. На презентации выступал Алексей Рыбин вместе с Наилем Кадыровым, гитаристом, который много с кем играл, в том числе и с “Зоопарком”. В клубе сидели классические краснопиджачные бандиты, и они подозвали метрдотеля – а он был крупный такой мужчина, видимо, из ментов, – что-то ему сказали, после чего он подскочил ко мне бледный и говорит: “Мне этот стол сделал предупреждение: если ваши ребята не перестанут играть, они просто их поубивают. Вместе со мной. Им такая музыка совершенно не катит”. Я подошел к Рыбину между песнями, показал на стол, за которым сидели грозные и пьяные бандюганы, настоящие беспредельщики, и предупредил его, что возникла такая ситуация – на нас могут напасть, если концерт продолжится. Он спрашивает: “А ты как думаешь?” Я говорю: “Все зависит от вас. Если хотите играть дальше – мы все вместе рискуем. У нас-то оружия нет. А у них, возможно, есть”. В общем, мы продолжили концерт. С того стола были какие-то угрожающие знаки, а потом бандиты совсем напились, и девки их увели. То есть все кончилось хорошо, но это типичная история для того времени.
Алексей Тегин
Было как-то представление под названием “Дух и почва”. В каком-то подвале. Мы нагнали туда аппаратуры, сделали какой-то перформанс, подожгли что-то – и стал дикий дым идти. Публика ломанулась на улицу. Но, поскольку двери были закрыты, они пошли туда, где дыма нет. А дым-то вытягивался… В общем, там катастрофа какая-то началась. В конце концов дверь сломали, вышли на улицу, внутри никого не было – а музыка продолжала играть. Все громче и громче. Я думаю: как так? И тут понимаю, что процессоры, микрофоны и магнитофоны замкнулись друг на друга и продолжают издавать звук, который становится все громче. А мы на улице стоим и переглядываемся.
Владимир “Вова Терех” Терещенко
Однажды, когда мы играли в “Третьем пути” уже с группой “Хлам”, после концерта Борис подошел ко мне и сказал – Володя, ты не прав. Я спрашиваю – в чем? Он: ты знаешь, у тебя в первой же песне прозвучала фраза “я пришел с работы обратно”. Как же так? Ты же вроде такой панк, как ты можешь такое со сцены произносить? Вспомни, у Мамонова есть фраза “я уволился с работы, потому что я устал”. Почему ты нарушаешь каноны жанра? Так нельзя, это нестильно, это не по-пижонски. Такие слова ты не имеешь права петь. Музыкант, художник не должен петь про работу, должен думать о других вещах!.. И дальше была очень долгая философская с ним беседа о том, что художник не должен работать. И это тоже мне многое сказало о его внутреннем содержании, его взгляде на жизнь.
Алексей Тегин
Мне нравились концерты, когда публика не платит за билеты. Потому что, когда платит, получается, что люди как бы заказывают себе музыку и получают от этого удовольствие. Другое дело, когда творится какая-то херь. То есть без билетов ты пришел, но получил по мозгам – отлично совершенно. Вот это хорошо. Такого раньше было много, теперь почти нет.
Светлана Ельчанинова
Нам приносили кассеты сотнями. Группы, которые играли что-то вторичное, я старалась на сцену не выпускать – только когда они несли с собой еще какую-то идею. Вообще сначала у нас было, конечно, больше панка. Я была против хиппизма, недолюбливала арт-рок, в какой-то момент перестала пускать любителей регги, потому что в их идеологию входит трава. Так что в основном у нас работали и играли сторонники панка, хардкора, рокабилли и чего-то более тяжелого. Потом, где-то к середине 90-х, панк себя исчерпал, идейных групп стало меньше, потому что непонятно было, с чем бороться, всем все разрешили. Началось затишье, я даже думала клуб закрыть, раз панк умер, – но потом появились стрейт-эджеры, и это была интересная альтернатива панку, которую я стала всячески поддерживать. Мне кажется, благодаря нашему клубу стрейт-эдж во многом и заявил о себе у нас. Потому что мы заявляли и музыкантам, и зрителям, и людям из других городов: мол, мы за творчество без наркотиков и алкоголя, мы поддерживаем стрейт-эдж. И он действительно как-то распространился. И сейчас неформал, альтернативщик – это скорее непьющий человек, который противопоставляет себя обществу потребления.
* * *
“Клуб имени Джерри Рубина” и “Третий путь” диверсифицировали московский андеграунд просто постольку, поскольку создали их люди разных поколений. “Джерри Рубина”, сделанный юной подвижницей Светланой Ельчаниновой, притягивал к себе все новое и прогрессивное – от панка и нойза до совсем еще начинающих инди-рокеров, пик музыкальной активности которых пришелся уже на 2000-е. Жизнь в клубе кипела самая разнообразная. Благодаря левацким взглядам его основательницы здесь все время обретались социалисты и радикальные экологи, отсюда вышли и “заибисты” (движение “За анонимное и бесплатное искусство”), и анархо-краеведы, и много кто еще. Придя в клуб днем, можно было запросто увидеть собрание анархистов, на полном серьезе обсуждавших глобальные вопросы – например, роль женщины в современном обществе. По окончании собрания все голосовали и выносили резолюцию. В дни выборов на акции в “Джерри Рубина” входным билетом был избирательный бюллетень – ну и так далее. “Третий путь” же был для людей постарше: тут репетировали “Звуки Му” и Инна Желанная, выступали Алексей Тегин и “Оберманекен”, да и средний возраст посетителей был повыше, чем в “Джерри Рубина”. Все было очень по-домашнему (собственно, для Бориса Раскольникова клуб и стал домом в самом прямом смысле этого слова) – придя на саундчек, музыканты могли встретить заспанного хозяина клуба в тренировочных штанах и домашних тапочках. Музыка звучала более интеллигентная, регулярно проводились ставшие впоследствии легендарными показы авангардной моды, московские тусовщики очень любили водить в “Третий путь” иностранцев, рекомендуя его как едва ли не главную клубную достопримечательность столицы. Объединяло эти площадки одно: многие ходили и в “Джерри Рубина”, и в “Третий путь” еженедельно, даже не заглядывая предварительно в расписание (тем более что и узнать его было толком негде), – и тот и другой были в полном смысле слова клубами, создавшими вокруг себя очень отдельную жизнь.
