(Из интервью Дмитрию Меркулову для сайта edikstarkov.narod.ru)
Александр Липницкий
Как-то раз “Химера” играла в клубе Tabula Rasa в Москве на Бережковской набережной. Их поставили в один концерт с какой-то пионерской командой, где собралась куча одноклассников или однокурсников музыкантов. Там, по-моему, еще чей-то день рождения был. Образцовые ребята: девушки в белых платьях, все как на подбор, как в каком-нибудь нынешнем пропутинском движении. И вот клуб полный, все танцуют, первую группу отлично приняли. А потом выходит “Химера”. Что тут началось! Всю эту публику колбасило так, что они не знали, куда себя деть. По-моему, в итоге они просто снялись и ушли. Вообще, на “Химере” в Москве ко мне почти всегда подходили и говорили: “Ну, может, все, закончите? Поиграли десять минут, и хватит. Вас послушали, достаточно уже”. И были моменты, когда их просто обрывали.
Егор Недвига
На концертах он никогда не входил в образ, не играл никого. На сцене он был таким, каким и в жизни. Эдиком Старковым, безумцем.
Виктор Волков
Часто было так: закончился концерт, Эдик берет в руки метлу и идет на выход подметать бутылки и разбитые стекла.
* * *
Говоря о “Химере”, неизбежно упираешься в Рэтда. Безусловно, “Химера” была именно группой в полном смысле слова, их звук создавался соединением воль, устремлений и идей каждого из участников – но также безусловно, что лицом этой группы, человеком, определявшим вектор ее развития, человеком, полностью отдавшим ей самого себя, был Эдуард Старков. Он был простым круглолицым парнем из Выборга – и он же походил на языческого бога на сцене. Он не был виртуозом гитары – и он же умел играть так, что через слушателей в зале будто бы проходил электрический разряд. У него толком не было образования – и он же писал странные, смутные, замешенные на эзотерической символике тексты, в которых можно углядеть хоть отголоски раннего Заболоцкого, хоть ссылки на философов-мистиков. Он принимал наркотики, поливал сцену собственной кровью и не жалел себя – и он же очень трепетно относился к окружавшим его людям.
Ласковое, почти подростковое имя Эдик и какое-то языческое, отрывистое, таинственное прозвище Рэтд – даже в том, как он называл себя, было какое-то фундаментальное противоречие.
Алексей Михеев
Он был избранным. Близко общаться с ним мы стали, когда распался “Депутат Балтики”. Названия “Химера” тогда еще не было, но они репетировали на точке тамтамовской, где я часто бывал. Уже потихоньку начал образовываться сквот, мы там часто оставались ночевать. Незадолго до этого в клубе произошел пожар, стены обгорели, стали черными, и официальный директор заведения сказал: можете делать с этими стенами все что угодно, хуже в любом случае не будет, а денег на ремонт у меня нет. В комнате у Паши Литвинова, перкуссиониста “Аукцыона”, стояли банки с белой краской, но она была заперта, нужно было у Паши взять ключ, и мы пошли в ДК им. Кирова, находящийся недалеко от клуба, где Паша занимался в какой-то барабанной школе. Тогда наше общение с Эдиком и завязалось по-настоящему. Он рассказал о своем самоощущении человека как космического существа, существующего не столько в пространстве, сколько во времени. Рассказал о своей связи с Атлантидой, что считает себя атлантом. И поскольку он такой высокой расы, у него даже борода плохо растет. И на волне этой эзотерики, осознания медиумической сущности большинства творческих людей наше общение стало развиваться. Эдик, помню, подарил мне книжку Елены Петровны Блаватской “Разоблаченная Изида”, я начал читать Андреева, “Розу мира”. Ну и Кастанеда тогда был, конечно же, очень моден. И в этом эзотерическом настрое мы начали расписывать “Там-Там”. Я тогда учился, Эдик вообще ничего не делал. Вот и проводили время, расписывая стены, играя на гитарах и употребляя всякие наркотики.
Алексей Никонов
Философия Михеева и тамтамовцев – дикая смесь Блаватской и Кастанеды, а на оставшиеся 50 % – их личный психоделический опыт. Они искали новый звук и находили его, но сами об этом не знали. Если взглянуть на них как на обычных людей – торчали, пили вареную мочу, Тима Земляникин приворовывал, а Рэтд подметал и вмазывался винтом, но на самом деле они открывали новый звук. В этом и была их миссия.
Илья Бортнюк
Я бы его сравнил с Мамоновым, но как бы более брутальным. Он, так же как Мамонов, абсолютно четко понимал, что происходит в окружающей жизни. Только говорил он об этом не как группа “Телевизор”, не лозунгами, а метафорами. На мой взгляд, очень удачными. И с музыкой это сочеталось хорошо.
Андрей Алякринский
Эдик был простым и исключительно глубоким человеком. Он был из тех, кому удается в двух строчках мало связанных друг с другом слов сформулировать целое состояние. И с одной стороны, все это полностью держится на ассоциациях, с другой стороны – абсолютно точно попадает по ощущениям.
Владислав “Витус” Викторов
Как любой талантливый человек, Рэтд был в меру сумасшедший, но на самом деле он был очень скромным. Вроде как на сцене – вообще другой человек, даже выглядел по-другому, а в жизни скромный, хороший и милый человек, который вел себя как мышка.
Всеволод Гаккель
На меня Эдик действовал на уровне отдельной строчки. Что-нибудь вроде “а в Магадане снег” – и все, абсолютно законченная картина, больше ничего и не надо от этой группы. И какие-то технические критерии абсолютно неважны, притом что Эдик безупречно играл на гитаре, он был очень органично слит со своим инструментом, любой звук, который он из гитары извлекал, пусть даже мимо кассы, казался единственно возможным и нужным.
Алексей Никонов
Тексты Рэтда – отдельная история. Они самобытные. Взялись ниоткуда и ушли в никуда. Их можно сравнивать с Хлебниковым, Крученых или даже с некоторыми текстами Хармса, с обэриутами. Его поэзия охватывает всю эволюцию авангарда, Рэтд вобрал в себя всю авангардную структуру русской поэзии от зауми до структурализма, на самом деле не понимая этого. Рэтд говорил на птичьем языке, нес хуйню всякую, это была в своем роде заумь – хотя ни о какой зауми он не имел понятия. Она из него как бы перла сама по себе, из-за его корней финно-угорских. Его рисунки, его тексты – они не в постмодернистской ситуации созданы, не слеплены осознанно. Они рождены сами по себе, естественным путем.
Когда я ему, например, давал какую-то книгу почитать, он клал ее на руку и говорил: “Всё, я ее прочитал”. Иногда мне кажется, что он меня дурачил, но на самом деле вряд ли. Я знаю, что одну книжку он прочитал точно – “Сто лет одиночества” Маркеса. И он ее очень хвалил.
Эдуард “Рэтд” Старков
Моя любимая писательница – Елена Петровна Блаватская. Последняя книжка, которую я могу сейчас вспомнить, – которую я прочитал и которую в принципе достаточно любому человеку такого склада, как я, допустим, тусующемуся в “Taм-Таме” или где угодно, слушающему музыку, всякие штуки, – ему достаточно прочитать книжку Филипа Дика под названием “Убик”, и все, и можно уже вообще ничего не читать. Можно читать только сказки, и все. Лучше русские народные сказки – мы живем в России, поэтому лучше читать русские народные сказки. Ну и параллельно заодно и сказки народов мира.
(Из интервью журналу Fuzz)
Алексей Никонов
Рэтд был несерьезный человек. Даже если какие-то духовные практики у него были, трудно было уловить разницу между иронией и тем, что серьезно. Он, например, обхватывал деревья и кричал: “О-один!” Во всю глотку. Это был вроде бы прикол – а может быть, и нет. Рэтд в этом смысле как Ницше: не было понятно, где он говорит серьезно, а где шутит.