Но сын остался, ему было интересно, как впрочем и мне, полузабывшему все эти рыбацкие премудрости, от которых ох как много зависит. Когда мотня вышла вся, мы ее выволокли на место посуше и начали разбирать улов, все время восклицая: «Ух ты!», «Смотри!» — и приподнимали рыбину одну краше другой. Но, конечно, самой привлекательной оказалась пучебрюхая полутораметровая нельма. Ее Мишка, освободив от зацепей, выдернул первой и, с помощью сына, втолкнул в мешок. Правда, был еще двухметровый, с огромадным, раздутым от распиравшей максы пузом налим, но его в счет не принимали. В этих краях, когда у ненца рыбака спрашивают: «Рыба есть?», он безо всякой задней мысли честно отвечает: «Рыпка нету. Сюка есть, налимка есть». Так что налимов скидали в лодку, ими Гошка будет кормить свору ездовых собак. Летом псы лениво бродили по улицам, лежали, раскиснув от тепла в своих мохнатых шубах, на тротуарах и отъедались к зиме, когда наступит для них пора работы в упряжке. Мишка тоже укололся об ерша и предложил выкинуть «эту сопливую тварь». Я, уже отвыкший от вида ершей размером в ладонь, упросил приятеля и брата собрать самых крупных для ухи.

— Собирай… — брезгливо позволил Гошка.

— Еще закинем? — обратился Мишка к нему.

— Зачем? Тебе мало?

— Да не-ет, — протянул брат.

И в самом деле, у нас только первоклассной рыбы оказалось три полных мешка, да еще в скользкой от слизи клеенке ком ершей на ведерную уху, да налимы в лодке, чурбашками катающиеся под сапогами. Сынишка, видевший в своей жизни лишь полосатых окуньков, блеклых чебачков да изредка подлещиков, уже не мог восхищаться, он просто себе не верил, что можно вот так, за час наловить целую гору рыбы. А Гошка с братом жевали бутерброды и делились соображениями, мол, рыбы стало маловато и надо ездить в такую даль, что вот собираются строить город, и совсем ничего не останется, мол, итак потоптали всю тундру, замаслили бухту, а она — главное нерестилище в губе. Обратно добрались совсем ночью, если так можно называть время, когда красноватая, как облитая кровью, вода, освещенная спустившимся к горизонту солнцем, похожим на раскаленную болванку, сливалась с небом, а на фоне этого багряного полотна выделялись нарумяненные контуры судов.

На берегу, под Гошкиным домом, превратив лодки в разделочные столы, мы резали рыбу и очищали ее от внутренностей. Гошка достал соль, и мы с удовольствием ели сырую печень, круто просаливая свежатину. Сын попробовал, но есть не стал и, пряча отвращение, отошел подальше. С яра спустилась старая женщина и, перемежая русские и ненецкие слова, похвалила наш богатый улов. В этих местах для рыбака это всегда сигнал, что надо поделиться, и означает — в семье нет взрослых или здоровых мужчин, кто мог бы отправиться в море на лов. Гошка, отгоняя наседавшую комарню, спросил:

— Мешок принесла?

— Есть-есть. Сяс дам. — Старуха заторопилась, вынула из-за пазухи синий холщовый мешок, и Гошка сложил туда по паре щекуров и пыжьянов, да муксуна. К подолу старухиной вылинявшей летней меховой ягушки прижалась облезлая со слезящимися глазами собака. Она всем своим видом просила свежей рыбы, и Гошка, оглянувшись на брата, попросил:

— Дай собаке сырка.

Три рыбки одна за другой мягко шмякнулись о песок. К ним было кинулись мощные бурые похожие на медвежат-двухгодков псы, но Гошка цыкнул на них, и они нехотя отошли от старухиной спутницы. А та, опасливо порыкивая, стаскала рыбу в кучку и, навалившись на нее грудью, принялась за трапезу.

В душе я порадовался — вот еще один добрый обычай сохранился неизменным у моих земляков. Вспомнил, как вот так же пацаном прибегал к парусным подчалкам и неуклюжим неводникам, причалившим к берегу, и так же говорил: «С удачей!» и проще, где-то услышанное: «Бог помощь…» или, мальчишески-простодушное: «Ух ты! Скоко рыбы наловили!» И обязательно какой-нибудь хмурый, заросший щетиной дядька вдруг, просветлев лицом, подзывал меня: «А ну, малец, давай тару», — и накладывал рыбы сколько влазило в суму Но и у тех, кому помогали, хватало совести — мы никогда не приносили больших мешков. Вот и старухина авоська явно была рассчитана на три-четыре хвоста, где-то на один «рыбный день». Гошка, запихивая туда еще одного щекуренка, ворчал:

— Ведь наказывал тебе, приноси большой. Знаю же, старик болеет. А ты чего мне подсунула, взяла бы больше: подсолила, подвялила — все лучше.

Старуха, соглашаясь, кивала:

— Уле сово, хоросо. Летусий рас моя принесет. Тарик уле рукается, скасала: «Сачем мноко перет, какой шадный моя шонка».

— Ты вот лучше ему скажи, чтобы меньше принимал, ему, вредно — старый ведь, больной.

— Коса, моя не лусает, пусть твоя скаши.

— Ладно скажу. Толку-то. — И, показывая бесполезность будущего разговора, Гошка махнул рукой, в которой держал распластанную рыбину, и она так же безнадежно мотнула толстым двуперстным хвостом.

Старуха дождалась, пока собака доела рыбу и, согнувшись, медленно побрела наверх, в поселок, по самодельному, из выловленных в море плах, Гошкиному трапу. Повеселевшая собака взбежала раньше и, топчась и повизгивая, ждала женщину, казалось, будь у нее руки, она бы сейчас кинулась поддерживать свою благодетельницу.

Прискакали шустрые голенастые Гошкины девчонки и утащили еще несколько сырков, для кошек.

Я засмеялся:

— У нас так от улова ничего не останется.

Но мою шутку не приняли. Гошка указал ножом на груду рыбы, вываленной в песок, мол, давай разделывай, с укоризной выговорил:

— Ты забыл, как сам здесь околачивался?

Я промолчал, поняв нечаянную неуместность своей шутки.

Все я помнил. Иной раз добытчики приходили с моря почти ни с чем, но и тогда мне давали рыбы, даже если не хватало другим, — люди знали, кому как живется, кто может подождать, а кто и нет.

Отлив обнажил давние язвы — битое стекло лежало сплошным мозаичным настилом. Казалось, кто-то задался целью засыпать дно бухты бутылочным стеклом. Оно скрипело под литыми подошвами резиновых сапог и неприятно холодило кожу пальцев при неосторожном прикосновении, когда прополаскивали очередную распоротую рыбину.

— Вот так и бьете посуду? — интуитивно стараясь отплатить брату за выговор, спросил я.

— А кто их знает?! — зачертыхался он. — Я лично свои собираю и сдаю, если принимают. А народ попривык, вот и разбрасываются. Видишь ли, стыдно им на пункт ходить, а этот кавардак смотреть не стесняются. Дети тоже в мамок и папок удались, не заставишь подобрать. Вельветовые техасы с трубовозов по двести рэ они носят, а под ногами деньги подобрать ни в какую. А вот мы готовы были сдавать, да некуда было. Помнишь, вы у моряков по три копейки за штуку аж семьдесят рублей заработали.

И это я помнил. Как хранили бутылки на чердаке, как перед этим мыли их в ручье, как уговаривали возчика из рыбкоопа дядю Сеню увезти наш груз на пирс. Как, наконец, получили заработанное у развеселой, раскрасневшейся на ветру бабенки там же на причальной площадке. Витька тогда купил сестренке платье к первому сентября, а братишке кирзовые сапоги. Отец так пил, что даже на это не хватало получки. А я с гордостью отдал деньги матери. Помню, память еще не отшибло — они тогда оказались как раз ко времени. Я задумался и все скреб и скреб уже добела выскобленное рыбье нутро.

Гошка, наверное, краешком глаза следил за нами и сердито сказал:

— Чего растрепались? Ты, я смотрю, Серьга, отвык от нашей работенки?

Что я мог ответить — конечно, отвык и, явно, выглядел рядом с Гошкой и братом этакой мокрой вороной. Это заметил даже сынишка и сказал мне:

— Пап, а дядя Миша уже три рыбы почистил, а ты одну.

Я прикрикнул на него, чтоб не болтался под ногами, лучше бы познакомился с девчонками, Гошкина старшая была ему ровесницей. Сын обиженно отошел и стал наблюдать за собаками. Они не дрались и не выхватывали куски друг у друга, каждая ела то, что ей бросил человек. К этому северные собаки приучены со щенячьего возраста. Такой регламент — жесткая необходимость, которую хозяин насаждает, иначе и упряжки не получится. А в ней соблюдается строгая иерархия, где вожак, это вожак, ведущие есть ведущие, а пристяжные и малолетки — совсем другой ранг. И владелец кормит собак соответственно — лучшие куски достаются вожаку и главным тягачам. Остальные собаки на этот порядок не покушались, прекрасно понимая, от чего зависит хозяйская благосклонность, и если решали между собой какие-то свои, сложные собачьи проблемы, то подальше от глаз и ушей людей.