31 слух. Во время проезда через Москву государева тела был в Москве из некоторого села дьячок, смотрел и он, и при приезде его в село стали его спрашивать мужики, что видел ли государя, а он ответил: какого государя, это черта везли, а не государя. Тогда мужик его ударил в ухо и потом объявил управителю и попу, то оного дьячка взяли в Москву, и попа и дьякона тоже. Попа-то отпустили из Москвы и от службы отрешили, а дьячка и дьякона и теперь держат, и неизвестно, что будет с ними.
33 слух. Царского кучера Илью Байкова отравили ядом в пирожке и никак не могли его отпоить молоком, а доктор, который лечил покойного государя, помер, приехавши в Петербург.
34 слух. Когда привезут государя покойного в Петербург и поставят тело его в означенном соборе, тогда вся царская фамилия будет осматривать, а другого звания, кроме царской фамилии, не будет в соборе никого, а тело его будет вынуто из гроба и осмотрено кем следует.
36 слух. Государя когда привезут в Петербург, то станут его осматривать при иностранных королях и посланниках.
37 слух. Государево тело сам государь станет встречать, свое тело, и на 30 версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него, который ему сказал, а он бежал тогда и скрывался до Петербурга.
39 слух. Когда государь был в Таганроге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивают: «Что государь делает?» Им отвечали, что государь пишет; они пошли прочь. На другую ночь опять пришли солдаты и спрашивали: «Что государь делает?» Им отвечали: «Государь спит». На третью ночь пришли опять, спрашивали: «Что государь делает?» Им ответили: «Государь ходит по покоям». Один солдат взошел к государю и сказал ему: «Вас сегодня изрубить приготовились непременно»; на то государь сказал солдату: «Хочешь за меня быть изрублен?»; на то солдат сказал: «Я не хочу ни того, ни другого»; государь сказал ему: «Ты будешь похоронен, как я, а род твой будет весь награжден». Солдат на оное согласился и надел на себя царский мундир, а государя спустили в окно… и т. д.
32 слух. Когда Александр Павлович был в Таганроге и там строился дворец для Елизаветы Алексеевны, то государь приехал в оный с заднего крыльца. Стоявший там часовой, остановив его, сказал: «Не извольте входить на оное крыльцо, вас там убьют из пистоли». Государь на это сказал: «Хочешь ли ты, солдат, за меня умереть? Ты будешь похоронен, как меня должно, и род твой будет весь награжден». Солдат на оное согласился и переоделся. Государь надел солдатов мундир и стал на часы. А солдат надел царский мундир, шинель и шляпу и пошел в отделываемый дворец, и лицо шинелью прикрыл. Как взошел в первые комнаты, то вдруг из пистоли по нему выпалил один барин и не попал, а сам упал в обморок. Солдат повернулся, как назад идти, то другой выпалил по нему и прострелил; вдруг его подхватили и понесли в те палаты, где жила его супруга, и ей доложили, что государь весьма нездоров; и потом после помер, яко государь. А настоящий государь, бросив ружье, бежал с часов, но неизвестно куда, и писал Елизавете Алексеевне письмо, чтобы оного солдата похоронили, как меня».
Вот самые курьезные слухи, выписанные из дела, которое приложено к секретной части дежурного генерала и хранится до сих пор в канцелярии Военного министерства. Как видно из бумаг, это дело было в связи с другим о двух отставных солдатах, унтер-офицере Медведеве и рядовом Крутикове, служивших при Московском архиве иностранных дел и рассказывавших нелепые слухи насчет императорской фамилии. Следствие генерал-адъютантом Дибичем поручено было вести генерал-майору Геруа и статскому советнику Тургеневу. Начато оно было 28 мая, а закончено 10 августа 1826 года.
Небезынтересно также привести выписки из писем Александра Булгакова к брату его Константину («Русский архив»).
«27 января 1826 года. Не поверишь, что за вздорные слухи распространяют кумушки и пустословы по городу. Жаль, право, что князь Дмитрий Владимирович (князь Голицын) удостаивает их внимания, что много говорят о мерах, кои возьмутся для прекращения или предупреждения беспорядков. Говорят, что подписками обязывают фабрикантов не выпускать фабричных в день процессии, что кабаки будут заперты, и множество других подобных мер. Князь поставит себя в неприятное положение и заслужит нарекание справедливое всех тех, коих не допустить принять участие в отдании последнего долга…
4 февраля. Филарет с духовенством лобзали останки бесценные, а после все царевичи, князь Д. В., генерал-адъютанты и т. д. Как я буду теперь дурачить и смеяться над глупцами, кои трусили, уезжали из Москвы или просили часовых для себя на это время. Да я своей головой ручался моей жене и всем, что весь город будет покоен, что вид гроба Александра I заставит все на свете забыть, и что в народе одно только будет чувство — скорбь. А, конечно, бездельники были деятельны и рассеивали разные глупые слухи, кои дураков пугали. Благоговение народа было таково, что нельзя не быть тронуту. Надобно было видеть, с каким чувством все прикладывались, все почти в землю. Во всю ночь были поклонщики. Ночь не была потеряна. Дабы доставить всем удовольствие приложиться к бесценному праху, впускали солдат здешнего гарнизона…
7 февраля. Александр Сергеевич Маркович, фельдъегерь, бывший при государе во время его болезни, кончины и после оной, видел все происходившее в горестное это время, обмывал драгоценное тело, дежурил 4 суток при оном, не спавши; открытие тела, бальзамировка, все это происходило в его глазах. Я не мог от него оторваться, и он, видя наше любопытство, удовлетворял оное в полной мере. Первый консилиум, на который государь очень неохотно согласился, говоря Виллие, что он в нем не сомневается и что все делается по воле Божьей, был 18-го числа. Кроме Виллие, были также Штофреген и Ренгольд; сей вышед оттуда, сказал Марковичу на ухо: «Золотое время было упущено». Государь не хотел слышать о лекарствах сначала, когда можно было разорвать болезнь. Крепкое его сложение столь оную преодолевало, что еще 11-го изволил сам бриться без всякой усталости, беспрестанно повторял: «Не мучьте меня. Дайте мне покой!» И когда императрица стала наиубедительнейше его уговаривать принять лекарство, то император, не имея чем возразить, просил ее оставить на некоторое время одного, дабы отдохнуть и воспользоваться наклонностью, которую чувствует ко сну. Когда приставили пиявки, то, как скоро чувствовал действие оных, государь срывал их сам руками и кидал на пол. Все теперь видели, сколь гнусна была клевета, выдуманная на верный, богобоязненный и кроткий народ русский. Сказали, что когда прибудет тело сюда, народ потребует вскрытия гроба, чтобы увериться в смерти государевой. Какая нелепость. Ужели все сии генералы, адъютанты и все сопровождающие тело (назовем одного Илью, плачущего на козлах), ужели они и весь Таганрог в заговоре сем, обмануть Россию? Слухи сии, однако же, стали беспокоить князя Д. В.; он думал всему пособить, напечатав, что тело было отпето, и напрасно, ибо правда все-таки узнается».
Останавливаясь на всех вышеприведенных подробностях, я имел в виду исчерпать все то, что только относилось до личности императора Александра I, и наглядно доказать всю нелепость распущенных толков, а также всей легенды о мнимом исчезновении государя из Таганрога.
Что же касается личности старца, умершего в 1864 году в Сибири под именем Федора Козьмича, то вряд ли удастся когда-либо вполне точно установить, кто он был в действительности. Для этого было бы желательно отыскать его письма, чтобы установить почерк старца. Но писал ли вообще кому-либо Федор Козьмич?
Имеется предположение, исходящее от родственников графа Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена, что граф был в переписке со старцем. Во всяком случае, было установлено, что сношения действительно существовали между ними. Несмотря на все поиски графини Александры Дмитриевны Остен-Сакен, рожденной княжны Урусовой, вдовы сына графа Дмитрия Ерофеевича, в имении Приют, Херсонской губернии, удалось найти только пустую шкатулку, где хранились секретные бумаги графа Дмитрия Ерофеевича. Самые же бумаги и письма были кем-то извлечены из шкатулки, во время долгого отсутствия владельцев из имения. Дмитрий Ерофеевич скончался в начале марта 1881 года почтенным стариком, и после его смерти никто из семейства не интересовался особенно оставшимися бумагами. Между тем сохранились его дневники, писанные с 1822 года до самой кончины графа, но и в них нет указаний на Федора Козьмича. Эти сношения графа Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена с сибирским старцем, которые подтверждаются наследниками, имели, вероятно, чисто религиозную подкладку, так как граф был человек весьма набожный и любил сноситься с лицами духовного звания и другими святыми людьми. Известно, что одна сибирячка Александра Никифоровна, которую особенно любил старец Федор Козьмич, посетила в 1849 году семью Сакенов, была очень любезна принята графиней, супругой Дмитрия Ерофеевича; эта Александра жила некоторое время в доме Сакенов и даже видела и беседовала с императором Николаем Павловичем в одно из его посещений. Впоследствии она вышла замуж за майора Федорова, овдовела и вернулась в Сибирь, где и скончалась в пожилом возрасте. Она была известна в Томске под прозванием «майорши».
