Вскрытие производилось 20 ноября вечером и ночью. Тело имело атлетические формы. В затылочной части головы, как того и ожидали доктора, оказалось с полрюмки воды, мозг с левой стороны почернел как раз в том месте, на которое государь указывал, жалуясь на сильную головную боль, и артерия около левого виска так примкнула к другому сосуду, что, казалось, срослась с нею. Сердце в отношении тела было скорее мало, и его нашли окруженным небольшим количеством воды, которая могла образоваться еще до болезни; предположение это оправдывается тем, что император еще до болезни жаловался на сердцебиение. Печень не представляла никаких особенностей, она была только слишком открыта и испускала много желчи, несмотря на сильное выделение желчи, вызванное лекарствами… Почки были в хорошем состоянии, как все остальные внутренние органы.
Таковы те факты, коих я был свидетелем или с которыми я ознакомился, касающиеся печальных событий, лишивших отечество одного из величайших монархов, а подданных — своего отца. Я не претендую на то, чтобы дать точный отчет о всех деталях, касающихся этого народного бедствия, и отмечаю лишь важнейшие факты. Я пишу не для публики, а единственно для самого себя и моих друзей. К тому же доктора вели бюллетень болезни, который должен быть признан за единственный официальный и законный источник для составления мнения о постепенном переходе болезни императора от перемежающейся лихорадки к желчной, от нее к нервной, или к тифу. Болезнь развивалась с такой быстротой, что 10-ти или 12-ти дней достаточно было для того, чтобы разрушить крепкое сложение императора, при котором можно было надеяться, что он проживет вдвое более.
Заканчивая эту печальную картину, я должен освидетельствовать здесь два факта, которые доказывают, что государь имел предчувствие смерти. Известно, что он, предпринимая путешествие, считал непременным долгом отстоять службу в Казанском соборе в Петербурге. Отъезжая в последнее путешествие, он по обыкновению отстоял обедню в соборе накануне. На следующую ночь он приказал подать к 3 часам утра дрожки на Каменный остров, откуда он приказал ехать в Невскую лавру. Это поразило кучера его, Илью, потому что ничего подобного не случалось прежде. Государь оставался в лавре около 2 часов и вышел оттуда сильно взволнованный. После этого он тотчас же выехал из столицы, в которую ему не суждено было уже более вернуться. Однажды, перед отъездом в Крым, он занимался делами; вдруг, между 4 и 5 часами туча заволокла небо и стало так темно, что он позвонил камердинеру Анисимову и приказал принести свечей. Как только свечи были поданы, солнце показалось вновь. Тогда камердинер возвращается и спрашивает, не нужно ли ему убрать свечи. Император взглянул на него и сказал: «Да, ты прав; если кто с улицы увидит в комнате днем зажженные свечи, подумает, что здесь покойник; мне тоже это пришло в голову. Унеси их». На другой день по возвращении из Крыма, 6 ноября, чувствуя себя плохо, государь напомнил тому же камердинеру этот случай, прибавив, что его опасения могут на этот раз осуществиться, потому что он чувствует себя серьезно больным.
Слава покойного государя будет долго жить в истории. Россия сохранит навсегда в памяти его добродетели и благодеяния, и Господь вознаградит его за них в будущей жизни.
Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Козьмича[2]
В такой стране, как Россия, уже с древних времен народ часто поддавался самым нелепым слухам, невероятным сказаниям и имел склонность придавать веру всему сверхъестественному. Стоит только вспомнить появление самозванцев во время Бориса Годунова, известного Лжедмитрия I в Москве и Лжедмитрия II в Тушине; Стеньки Разина — в царствование Алексея Михайловича, наконец, Емельяна Пугачева — при Екатерине II, чтобы убедиться в расположении народных масс верить самым грубым проявлениям фантазии смелых авантюристов. Этому обычно способствовала внезапная кончина наследника престола, или самого монарха, как это было при убийстве царевича Дмитрия, казни Алексея Петровича и насильственной смерти Петра III.
Когда 19 ноября 1825 года скончался в Таганроге император Александр I, после кратковременной болезни, толки о том, что государь удалился в неведомый монастырь, тотчас же распространилась в народе; слухи эти ходили и по Москве, о чем свидетельствуют разные современники, как, например, братья Булгаковы и другие. Тогдашним двигателям революционного движения в России, то есть будущим декабристам, распространение такого рода слухов и толков было на руку для поддержания смуты в низших классах народа, и конец двадцатых годов, то есть начало царствования императора Николая I, можно считать временем, когда легендарные сказания не только об Александре I, но и об императрице Елизавете Алексеевне достигали наибольшей интенсивности. Потом, в последующие годы, все это замолкло, и никто больше не интересовался легендой об исчезновении императора Александра I.
В конце 60-х годов, кажется в 1866 году, появился в Петербурге купец из Томска, Хромов, который будто бы привез какие-то бумаги императору Александру II от скончавшегося благочестивого старца Федора Козьмича[3], жившего в доме, принадлежавшем Хромову. Говорили, что у Хромова бумаги взяли, его засадили временно в Петропавловскую крепость, а потом отпустили, разрешив ехать обратно в Томск, но при условии держать язык за зубами. При самой тщательной проверке оказалось, что в списках лиц, когда-либо сидевших в Петропавловской крепости, никакого Хромова не было; что в делах Третьего отделения не осталось никаких следов ни о Хромове, ни о переданных бумагах; наконец, по наведенным справкам у потомков Хромова, ничего подобного не подтвердилось, кроме самого факта поездки его в Петербург. В начале царствования императора Александра III купец Хромов снова был в Петербурге, обращался с прошениями к их величествам и привозил какие-то вещицы, будто бы принадлежавшие старцу Федору Козьмичу, которые передал или переслал императору. Факт приезда Хромова в Петербург верен, подачи прошений — тоже, но о вещах опять выдумано, просто к прошению была приложена фотографическая карточка старца Федора Козьмича.
Наконец, в 1897 и 1898 годах появились в печати четыре тома «Истории царствования императора Александра I» Н. К. Шильдера, где рассказана подробно вся легенда о Федоре Козьмиче и сделаны прозрачные намеки на то, что сам автор вполне допускает невероятную легенду. Привожу для наглядности заключительные слова Н. К. Шильдера в IV томе: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собою самые смелые поэтические вымыслы; во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы, с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости».
На такого рода заключение к обширному и серьезному труду, каково историческое исследование Шильдера, — комментарии излишни. Я лично коротко знал и глубоко уважал Николая Карловича Шильдера, я убежден в полной чистосердечности его воззрений, но мне всегда казалось непонятным, каким образом в серьезной исторической работе можно увлечься до того, чтобы закончить свой капитальный труд вышеприведенными словами, которые только могут поддерживать сомнения и смущать образованную публику. В подтверждение того, что мое мнение не голословно, укажу на появление целого ряда брошюр и книжонок на тему о сибирском старце, появившихся в период от 1891 по 1901 год, как в России, так и в Сибири. Занявшись с того же времени этим загадочным вопросом, мне пришлось убедиться не раз на местах моих исследований, что может сделать, с одной стороны, полное невежество, а с другой — слепой страх перед какой-то ответственностью. Оказывается, что появление брошюр о сибирском старце Федоре Козьмиче обратило на себя внимание обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, который навел панику на духовенство, особенно черное, вероятно, вследствие ряда грозных секретных циркуляров. Так, в одном из монастырей, недалеко от Пскова, ко мне явился монах, обещая показать что-то интересное, если я его не выдам обер-прокурору Синода. Что же оказалось? У него хранился портрет Федора Козьмича, во весь рост, масляными красками, точная копия известной фотографии, и этот портрет был спрятан в каком-то чулане! Другой раз один из архиереев в Новгороде мне лично рассказал некоторые эпизоды из своей жизни, в связи с легендой о старце, но просил меня его не выдавать во избежание неприятностей с высшим своим начальством. Архиерей этот впоследствии скончался в сане митрополита.
