Александра Никифоровна благополучно добралась до Почаевского монастыря, где, по указанию Федора Козьмича, разыскала одну «добрую гостеприимную графиню», которая заинтересовалась прибывшей из дальней Сибири молодой странницей. Графиня эта была женой графа Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена. С нею через несколько дней Александра Никифоровна отправилась в Кременчуг, где Остен-Сакен жил в это время со всем семейством и лечился от полученной им в Венгрии раны. Граф и его семейство с большим радушием приняли молодую странницу и с любопытством расспрашивали ее о сибирской жизни. Гостеприимные хозяева уговаривали ее погостить у них несколько месяцев. Как раз осенью 1849 года в Кременчуг прибыл император Николай Павлович и остановился в доме графа Остен-Сакена, где, конечно, увидел и сибирячку; он подробно расспрашивал ее о сибирской жизни: «Сколько у них поп за свадьбы берет, и как себя девушки ведут, и чем народ занимается, и что ест».
«Многое кое о чем расспрашивал царь, — передает Александра Никифоровна, — и все я ему спроста-то порассказывала, а они (государь и граф) слушают да смеются. Вот, говорит государь Остен-Сакену, какая у тебя смелая гостья-то приехала. — А чего же мне, говорю, бояться-то, со мной Бог, да святыми молитвами великий старец Федор Козьмич. А вы все такие добрые, ишь как меня угощаете. Граф только улыбнулся, а Николай Павлович как бы насупился». Уезжая, Николай приказал Остен-Сакену дать Александре Никифоровне записку-пропуск, сказав ей: «Если ты будешь в Петербурге, заходи во дворец, покажи ту записку и нигде не задержат, — ты рассказала бы мне о своих странствованиях, — и добавил: — Если тебе в чем будет нужда, обратись ко мне, я тебя не забуду». Записку она от Сакена получила, хотя ею и не воспользовалась.
В 1852 году Александра Никифоровна возвратилась на родину, где ожидал ее с нетерпением старец. «Долго обнимал меня Федор Козьмич, — рассказывает она, — прежде чем приступил ко мне с расспросами о моих странствованиях, и все то я рассказала ему, где была, что видела и с кем разговаривала; слушал он меня с вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом и сильно задумался. Смотрела, смотрела я на него, да и говорю ему спроста: «Батюшка, Федор Козьмич, как вы на императора Александра Павловича похожи!» Как я только это сказала, он весь в лице изменился, поднялся с места, брови нахмурились, да строго так на меня: «А ты почем знаешь? Кто это тебя научил так сказать мне?» Я и испугалась. «Никто, — говорю, — батюшка. Это я так спроста сказала; я видела во весь рост портрет императора Александра Павловича у графа Остен-Сакена, мне и пришло на мысль, что вы на него похожи, и также руку держите, как он»». Ничего не сказал ей на это старец, повернулся только и вышел в другую комнатку и, как она увидела, обтер рукавом своей рубашки полившиеся из глаз его слезы.
Около пяти лет прожила она возле старца, продолжая по-прежнему окружать его нежной и бескорыстной заботливостью. В свою очередь, и старец относился к ней как к родной дочери и руководил всеми ее поступками. С замужеством старец ее уговаривал не спешить: «За твою доброту Бог не оставит тебя, и царь позаботится наградить тебя за твое обо мне попечение». В конце 1857 года Федор Козьмич посоветовал ей снова отправиться на богомолье в Россию, в особенности настаивая на том, чтобы она побывала в Киево-Печерской лавре. «Есть там, — говорил он ей, — пещеры, и живет в этих пещерах великий подвижник старец Парфений (умер в 1864 году. — К. К.) и еще один старец Афанасий. Живут они: один — в дальних, а другой — в ближних пещерах, отыщи их непременно, попроси их помолиться за тебя, расскажи им о житье своем. В особенности не забудь побывать у Парфения. Если он спросит тебя, зачем ты пришла к нему, — скажи, что просить его благословения, ходила по святым местам и пришла из Красной речки; чтобы ни спрашивал он тебя, говори ему чистую правду, потому что великий это подвижник и угодник Божий. А что, Сашенька, ты меня не боишься?» — «Что же мне вас бояться-то, Федор Козьмич, ведь вы ласковы ко мне всегда были, да и других-то никого не обижаете». — «Это только теперь я с тобою такой ласковый, а когда я был великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня». При этом старец долго рассказывал о Петербурге, царе и войнах, которые так губят безвинный народ.
Новое путешествие Александры Никифоровны протекало также благополучно. Из Петербурга при содействии генерала (фамилию его она забыла) ей удалось проехаться на Валаам на одном пароходе с императрицей Марией Александровной (женой Александра II), которая, узнав от своих фрейлин о том, что на пароходе находится молодая сибирячка, пригласила ее к себе и долго расспрашивала о Сибири. Наконец после долгих странствований добралась она и до Киева.
Здесь в скиту она отыскала старца Парфения. Схимник встретил ее очень сурово, но, узнав, откуда она, обласкал и благословил ее. «Зачем тебе мое благословение, — заметил он ей, — когда у вас на Красной речке есть великий подвижник и угодник Божий. Он будет столпом от земли до неба». Парфений долго расспрашивал о ее странствованиях, намерениях и жизни в Сибири. Узнав, что она желает поскорее вернуться на родину, он ее убедил не спешить.
Вскоре, по совету принявшего в ней участие архиепископа Тифлисского Исидора, Александра Никифоровна вышла замуж за майора Федора Ивановича Федорова. В Киеве она провела с мужем Пять лет, овдовела и воротилась на родину, где уже не застала в живых Федора Козьмича.
Привожу этот эпизод об Александре Никифоровне только потому, что ее судьбу многие защитники легенды считают, неизвестно почему, «сказочной» и, следовательно, лишним доказательством тайного могущества сибирского старца.
Хотя Федор Козьмич и считался человеком религиозным, но общая молва твердила, что он не причащался, отчего старец слыл «раскольником». Когда в 1859 году на заимке старец серьезно заболел, Хромов сообщил об этом епископу Парфению, и тот «велел предложить старцу исповедаться и приобщиться, — и будет ему легче». «Не угодно ли преосвященному, — ответил старец, — лично поговорить здесь со мной» Парфений согласился и приехал на заимку. Хромов с послушником остался в кухне, а епископ вошел в келью и говорил со старцем «около трех часов». О чем они беседовали, Хромову осталось неизвестным, но только на другой день Парфений сказал Хромову, что «жалеет: едва ли старец не в прелести, нужно молиться за него Богу», и передал Хромову слова старца, что ему «открыт день смерти и что удостоился видеть Святую Троицу и потому в прелести и приобщиться не желает». На другой день Хромов, будучи у старца, передал слова Парфения: «Преосвященный говорит, будто вы в прелести находитесь и не желаете приобщиться». — «Еще преосвященный мало знает, — с раздражением ответил старец, — хотя и учен, но не понимает. Я благодарю Царя Небесного и по великой Его милости вкушаю пищу», а позже прямо сказал Хромову: «Если сомневаешься, то выбрось меня больного на улицу». Есть и другие свидетельства, подтверждающие, что Федор Козьмич не причащался.
Впоследствии оказалось будто бы, что у Федора Козьмича были постоянные духовники: сначала протоиерей Красноярской кладбищенской церкви Петр Попов (потом епископ Енисейский Павел, умерший в 1880 году), затем в Томске — священник Николай Созунов. Однако нет уверенности, что указания на духовников не были вымышлены уже после смерти старца его почитателями. По словам юродивой Домны, в народе про старца шла молва, «что он раскольник и другой веры». Сектанты не без причины считают Федора Козьмича «своим» и даже посвятили ему несколько духовных стихов.
На все недоумения, почему он не причащался, Федор Козьмич туманно отвечал, что «он удостоен трапезы Божией каждодневно». По словам Хромова, старец имел видения: ему неоднократно являлись Матерь Божия, Спаситель, пресвятая Троица, св. Иннокентий, с которыми он вступал в беседу; однажды видел, как «тихим и тонким огнем горел лес, и не сгорал», видел вылетающих из огня голубей. Все это являлось ему не во сне: Спасителя он видел «зрительно», высокого роста, «тончавым», лицо неизреченной красоты, и слышал «изречения дивные и чудные».
