— Пришлет. Помолчали.

— Ну а ты чего не спишь? — в свою очередь поинтересовался Миша. — Или комсорг ваш заводской спать не дает?

— Вспомнил и ее.

Удальцов и Никаноров — друзья, они решительно все знают друг о друге.

— Знаешь, Мишка, чувствую я, словно бы другим человеком стал. Вспомнится что-нибудь, и кажется, не я это был, а кто-то другой. Вот припомнил, как первый раз с парашютом прыгал, и не верю, что я таким был… Рассказать?

Мише Удальцову не особенно интересно, как Никаноров научился прыгать с парашютом, но из деликатности он говорит:

— Валяй!

— Я ведь строгальщик, — немного монотонным голосом начинает Никаноров, — на заводе работал. Ребята у нас были дружные. В выходной как-то собрались поехать в парк культуры. Ну, ходили, бродили по аллеям, а потом кому-то в голову пришла мысль — на вышку. Все спрыгнули, а я сробел. Посмотрел вниз и не могу решиться. А товарищи уже на земле, кричат мне, поторапливают. А я, как истукан, стою и не знаю, что мне и делать-то. Прыгнуть боязно, вниз спуститься по лестнице стыдно. И все же не стал прыгать. Эдак осторожненько спустился на землю. А ребят нету. Ушли. Сел я в троллейбус — и домой. Ладно! На другой день выхожу на работу, а ребята со мной почти не разговаривают. Да еще и в стенной газете про этот случай написали, карикатуру нарисовали и вообще стали подтрунивать надо мной. А тут еще Лиза Болотова… Прихожу в клуб на танцы, приглашаю ее на вальс. А она отказывается. И так мне обидно стало. Думаю: за кого же меня принимают? В следующий же выходной в парк пошел и раз шесть или семь с вышки спрыгнул. Вот я теперь и думаю: на пустяковом деле струсил, а здесь, на войне, вроде не хуже других…

Где-то в стороне заработал мотор, залязгали гусеницы. Удальцов, не дослушав товарища, поднялся на ноги, высунулся из окопа. Выглянул из своей щели и пулеметчик Василий Будрин.

Этот опытный и очень смелый солдат не мог переносить лязга гусениц. Его всегда румяное остроносое лицо сразу побледнело, и весь он превратился в слух. Причиной тому — случай под Москвой, когда вражеские танки чуть не задавили его в окопе. Но вот опять стало тихо. Будрин облегченно вздохнул и тут увидел выросшего словно из-под земли командира взвода.

— Вот тебе в помощь два человека, — сказал ему Табаков. — Сейчас снимаемся. Пулемет будете нести на себе, попеременно. В походе не разговаривать — кругом фашисты.

Через полчаса батальон тихо покинул лес. Люди шли по одному, след в след, не теряя из виду друг друга. Батальон растянулся почти на целый километр. И когда передние были уже далеко, замыкающие увидели в нескольких метрах от себя пущенную в воздух ракету.

Солдаты припали к земле.

— Пошли, пошли, — поторопил их Табаков. — Это наши.

Человеком, пускавшим через каждые три — пять минут ракеты, был Алексей Сидоров. С тремя другими парашютистами он скрытно подполз к предполагаемому переднему краю противника, установил, что немцев в цепи нет и что на расстоянии ста пятидесяти метров друг от друга вместо автоматчиков находились только немецкие ракетчики. Время от времени пуская ракеты, они создавали видимость полного окружения леса.

Трех таких ракетчиков разведчики Черноусова сняли и, чтобы не вызвать подозрения со стороны немцев, сами продолжали пускать ракеты, а один из них в это время вернулся к Черноусову. Он обо всем доложил ему, и майор без труда и потерь вывел свой батальон из опасной зоны.

Парашютисты благополучно миновали стоявшие на пути с беленькими как снег хатами села Македоны и Шандра, затем, резко свернув на запад, продолжали движение в направлении населенного пункта Куриловка. Еще через час на небольшой высотке майор отдал приказание сделать десятиминутный привал. Нужно было подтянуть растянувшийся на марше батальон, а затем коротким броском пересечь шоссейную дорогу, по которой без конца курсировали автомашины.

Измученные боем и бессонными ночами, солдаты ложились в траву и тут же засыпали.

Командиры рот доложили Черноусову о состоянии своих подразделений. Отставших не было.

Черноусов поднялся с поваленной бурей сучковатой сосны, минуту помолчал, обдумывая что-то, потом решительно произнес:

— Надо торопиться, товарищи… Нас ждет командир бригады.

Было уже утро, когда батальон Черноусова достиг опушки Яблоновского леса и вступил под командование Захарчука.

Моросил мелкий, нагоняющий тоску дождь. Уставшие за время двухсуточного похода бойцы уходили в глубь леса, разводили костры, сушили промокшую одежду. Сюда же, к кострам, подносили сосновые лапы и, расстелив их поближе к огню, укладывались спать.

Жарко горят костры. Гулко трещат раскаленные угли, а яркие языки длинного пламени ласково греют озябшие тела, мокрую одежду.

Алексей Сидоров завернулся в плащ-палатку, лег лицом к костру. Рядом сидели Никита Назаренко, пулеметчик Будрин со своим вторым номером, а напротив него в одном нижнем белье стоял и сушил свои брюки Кухтин. Он держал брюки совсем низко над пламенем костра, и Сидорову почему-то казалось, что вот-вот они вспыхнут.

— Смотри, дымятся уже!

— Да нет, это пар, — ответил Кухтин.

Сидоров закрыл глаза, и ему вспомнилась Аня, девушка-штурман. Синеглазая, ласковая, она предстала перед ним, как живая, и ему даже на какое-то мгновение показалось, что она подошла к костру и так же, как тогда в самолете, заулыбалась, засияла вся. Алексей тоже улыбнулся ей и открыл глаза.

Образ девушки пропал. Вместо нее он увидел испуганное лицо Кухтина, который торопливо сунул руку в пылающий костер и выхватил оттуда, как ему показалось, целую горсть раскаленного жара. Он обжигался им, но не бросал его и, корчась от боли, быстро перекладывал из руки в руку пылающие угли.

— Ты что это?

— Часы уронил, — с огорчением ответил Кухтин, потирая ладонью обожженные пальцы правой руки.

— Какие часы? — не без удивления спросил Сидоров.

— Самые настоящие, золотые. Чуть не сгорели.

— А ну, покажи.

Кухтин показал. Часы действительно были золотые. На массивной крышке было выгравировано:

— Ничего не понимаю! — удивился Сидоров.

— Гляди! — Кухтин достал из кармана завернутую в целлофан фотокарточку военного в летной форме с двумя орденами Красного Знамени на груди. — Это его часы.

— Брат, что ли? — спросил Сидоров.

— Он самый.

— Похож на тебя.

— Еще бы! Мы близнецы.

— Геройский парень.

— Был.

Сидоров непонимающе взглянул на Кухтина.

— Подбили его, — пояснил Кухтин. — А все же дотянул до своего аэродрома. Посадил машину и умер.

Помолчали. Все внимательно рассматривали часы.

— Командир полка переслал их мне, — добавил Кухтин. — Будь, пишет, достоин своего брата. Хороший он был летчик, смелый. Видно, кому из товарищей сказал, чтоб в случае чего часы мне на память…

Кухтин на полуслове умолк, подбросил в костер хворосту и тихо добавил:

— Это уже второй брат за войну гибнет. Самого старшего гитлеровцы расстреляли. Здесь, на Украине… Был он партийный работник. Остался в тылу. Кто-то выдал. Арестовали его, учинили допрос, а потом и расстреляли…

Голос Кухтина убаюкал Сидорова. Он задремал.

Но вот его кто-то окликнул. По голосу Алексей сразу же определил, что это командир роты.

— Я здесь, товарищ лейтенант, — привстав с земли, отозвался он.

— Ага! Уже обсушились? Хорошо! — сказал подошедший Куско. — Сейчас хорошенько отдыхай, а ближе к утру, часа в два ночи, в разведку пойдешь.

— Поиск дальний, близкий? — спросил Сидоров.

— Дальний. В город пойдете. Захарчук приказал обязательно достать ему офицера. Очень трудное задание, но надо постараться.

— Попытаемся. А кто еще идет?

— Всего десять человек: ты, Мордасов, Удальцов, Угрюмов, партизан Кауров и другие. Старшим назначаю тебя. Подробности перед выходом.