– Что ты говоришь! – промолвил старик с изумлением. – Если я тебя верно понял, мой мальчик, то выходит, что эти франкские разбойники, короли и предводители, сделавшись господами Галлии, разделили между собой земли, которые галлы частью обратно завоевали у римлян?

– Да, дедушка, короли и франкские дворяне отняли у галлов их собственность и разделили между собой земли и людей, как делят поместья и скот.

– И наши предки, ограбленные таким образом этими разбойниками…

– Наши предки были снова обращены в рабство, как при римлянах, и принуждены были возделывать для франкских королей и дворян те самые земли, которые принадлежали им в то время, когда Галлия еще была Галлией.

– Таким образом, мой мальчик, франкские короли и дворяне не только отняли у наших предков их собственность, но и заставляли бывших хозяев работать на себя?

– Да, дедушка, они продавали галлов – мужчин, женщин, детей, молодых девушек – на рынке. Если галлы отказывались работать, их стегали плетью, как стегают плетью упрямое животное, или в порыве гнева убивали их, как убивают негодную собаку или слишком старую лошадь. Ибо наши отцы и матери принадлежали франкским королям и дворянам, подобно тому как стадо принадлежит своему хозяину. Все было позволено франку, покорившему галла. Такое положение вещей продолжалось до революции семьсот восемьдесят девятого года, которую вы, дедушка, пережили. И вы помните, конечно, какая огромная разница существовала еще в то время между благородным и простолюдином, между дворянином и крестьянином.

– Черт возьми, один был господином, а другой рабом.

– Или, что все равно, дедушка, один франком, а другой галлом.

– Как же, однако, случилось, что наши предки галлы переносили в течение стольких столетий угнетение со стороны горсточки франков?

– Ах, дедушка, эти франки владели землей, которую отняли, а следовательно, богатством. Многочисленная армия состояла тоже из их безжалостных орд. Сверх того, нашим предкам, истощенным долгой борьбой с римлянами, пришлось перенести еще одно ужасное иго – это иго духовенства.

– Недоставало только этого в довершение всего!

– К вечному их стыду, большинство галльских епископов после завоевания предали свое отечество и перешли на сторону франкских королей и дворянства, которых они лестью и лукавством подчинили себе и старались вытянуть от них как можно больше земель и богатств. Подобно завоевателям, большинство этих святых отцов владели крепостными, которых продавали и эксплуатировали, распутничали, разоряли народ, терзали его и заботливо старалось выбить у галльского народа разум, проповедуя ему о смирении, уважении и повиновении франкам А тем несчастным, которые пытались бы для освобождения отечества восстать против этих пришлых дворян и королей, могущество и богатство коих основывалось исключительно на насилиях, грабежах и убийствах, духовенство угрожало дьяволом и муками ада.

– Скажи, неужели наши предки без всякого сопротивления позволяли себя стричь, как овец, со времени завоевания их франками вплоть до прекрасных дней революции, когда мы резали горло этим дворянам, франкским королям и их союзникам-попам?

– Конечно, дело не обходилось без многочисленных восстаний крепостных против королей, дворян и духовенства. Я рассказал вам, дедушка, лишь то немногое, что знаю сам, да и это немногое я узнал, работая в магазине господина Лебрена, торговца полотном, там напротив…

– Каким же образом, мой мальчик?

– В то время как я работал, господин Лебрен разговаривал со мной. Он рассказывал мне историю наших предков, которой я, подобно вам, не знал раньше. Во мне пробудилась живейшая любознательность. Я задавал господину Лебрену тысячу вопросов, продолжая стругать и прилаживать, а он отвечал с истинно отеческой добротой. Вот каким образом я узнал то, что рассказал вам. Но, – проговорил Жорж с подавленным вздохом, – моя работа в магазине кончилась, и уроки истории прервались. Я рассказал вам все, что знал, дедушка.

– Так, значит, торговец полотном, там напротив, очень ученый?

– Он такой же большой патриот, как и ученый. Это старый галл, как он сам называет себя. Иногда, – добавил Жорж, слегка покраснев, – я слышал, как он не раз говорил своей дочери, с гордостью обнимая ее: «Ты истая дочь галла!»

В эту минуту старик Морен и Жорж услышали стук в дверь первой комнаты.

– Войдите! – сказал Жорж.

Кто-то вошел в соседнюю комнату.

– Кто там? – спросил Жорж.

– Я, Лебрен, – произнес чей-то голос.

– О, это почтенный торговец полотном, о котором мы только что говорили. Это старый галл, – проговорил вполголоса старик. – Иди же скорее встречать его, дитя мое, и запри дверь.

Жорж, смущенный и удивленный этим визитом, вышел из комнаты и очутился лицом к лицу с Мариком Лебреном.

Лебрену было около пятидесяти лет, хотя он казался моложе. Его высокий рост, сильная мускулатура шеи, рук и плеч, гордая осанка и смелый поворот головы, его широкое, энергичное лицо, голубые глаза с прямым и проницательным взглядом, густые светло-каштановые волосы с легкой проседью, низкий лоб, точно изваянный из мрамора, – все это представляло типичные черты бретонской расы, среди которой до наших дней сохранились почти в чистом виде галльская кровь и галльский язык. На полных красных губах Лебрена играла улыбка, отчасти добродушная, отчасти лукавая и насмешливая. Одет он был в просторное синее пальто и серые панталоны.

Жорж Дюшен, удивленный и немного смущенный этим неожиданным посещением, молчал, ожидая, когда заговорит Лебрен. Последний сказал ему:

– Господин Дюшен, вы были посланы вашим хозяином для производства различных работ в моей лавке. Я был очень доволен вашим умением и вашей сообразительностью.

– Вы доказали это своим благосклонным отношением ко мне.

– Вы сами завоевали его, я видел, что вы трудолюбивы, стремитесь к знаниям. Я знал еще нечто большее. Как и все наши соседи, ваше примерное отношение к старику деду, который живет в этом доме пятнадцать лет…

– Милостивый государь, – возразил смущенный этими похвалами Жорж, – мое отношение…

– …совершенно естественно, не так ли? Вы работали у меня в лавке в продолжение трех месяцев. Очень довольный нашими отношениями, я сказал вам вполне искренне: «Господин Дюшен, мы с вами соседи. Приходите же ко мне по воскресеньям или в другие дни после работы. Вы доставите мне удовольствие, большое удовольствие».

– Действительно, господин Лебрен, вы говорили мне это.

– И тем не менее, господин Дюшен, вы ни разу не были у меня.

– Прошу вас, господин Лебрен, не приписывайте этого ни неблагодарности, ни тому, что я забыл вас.

– А чему же это приписать?

– Господин Лебрен…

– Подождите, господин Дюшен, будьте откровенны… Вы любите мою дочь?

Молодой человек задрожал, побледнел, затем покраснел и после некоторого колебания ответил Лебрену тихим голосом:

– Это правда. Я люблю вашу дочь.

– Так, значит, окончив работу, вы ни разу не были у нас, боясь, что любовь ваша усилится?

– Да, господин Лебрен.

– Вы никогда не говорили о своей любви моей дочери?

– Никогда.

– Я это знал. Но почему же у вас не было доверия ко мне, господин Дюшен?

– Господин Лебрен, – ответил молодой человек в замешательстве, – я не осмеливался…

– Почему? Потому что я так называемый буржуа? Человек богатый в сравнении с вами, живущим изо дня в день своим трудом?

– Да, господин Лебрен.

Помолчав с минуту, купец проговорил:

– Позвольте мне, господин Дюшен, задать вам один вопрос, вы ответите на него, если сочтете его уместным.

– Я слушаю вас, господин Лебрен.

– Около пятнадцати месяцев назад, вскоре после своего возвращения из полка, вы должны были жениться?

– Да, господин Лебрен.

– На молодой цветочнице, сироте, по имени Жозефина Элуа?

– Да, господин Лебрен.

– Можете ли вы мне сказать, почему этот брак не состоялся?