Но ни Антонович, ни Лазаревский не хотели утруждать себя редакторской работой. Нужно было найти кого-то, кто согласился бы вычитывать материалы, править корректуру и дышать типографской пылью. Неизвестно, по какой причине, но, видимо, уж очень крепко подгуляв в тот весенний вечер, профессор и судейский чиновник решили, что таким редактором может стать ни кто иной, как... кафедральный протоиерей Софийского собора Петр Лебединцев. Он имел очень представительную внешность — с оливковым лицом, белой бородой и в длинной шелковой рясе, которая, по воспоминаниям очевидцев, придавала ему «вид какого-то византийского святого, вылезшего из своей рамы». Антонович тут же предложил ехать к нему, несмотря на поздний вечер: «Чтобы не откладывать дело, поедем сейчас к Лебединцеву, я вас познакомлю, а заодно и поговорим».

Представительный протоиерей с интересом выслушал предложение ввалившихся к нему поздней ночью собутыльников, но лезть в редакторское ярмо отказался. Вместо себя он предложил на заклание кандидатуру родного брата Феофана, занимавшегося в это время обрусением Польши. Там Феофан Лебединцев возглавлял Холмскую учебную дирекцию, ставя педагогические опыты по превращению маленьких поляков — потенциальных повстанцев — в верноподданных царя Александра II. Имелся у него и редакторский опыт — в молодости Феофан Лебединцев возглавлял церковный журнал «Руководство для сельских пастырей». Однако срок его службы в Польше истекал, и он собирался выходить в отставку. Чтобы брат не скучал на пенсии, протоиерей и выдвинул его в редакторы нового журнала.

Несмотря на то, что в 1881 году народовольцы взорвали бомбой Александра II, и всю империю трясло, как в лихорадке, разрешение на выпуск «Киевской старины» было получено невероятно легко, В Петербурге у киевских энтузиастов обнаружилась серьезная лапа — старший брат Лазаревского Василий Матвеевич, который занимал должность члена совета Главного управления по делам печати и имперского Министерства внзпгренних дел. Только освобождение от предварительной цензуры выхлопотать не уда-лось — этим правом могли пользоваться лишь московские и петербургские частные издания.

Сложнее было найти деньги. Но их отстегнул известный украинский богач и меценат Василий Федорович Симиренко, которого ни за что нельзя путать с селекционером Львом Симиренко — «отцом» знаменитого сорта яблок. Василий Федорович выделил на первый киевский журнал 21 тысяч рублей.

Редактор «Киевской старины» надолго запомнился жителям города. Он ходил всегда в цилиндре, черном пальто, с сигарой в зубах и зонтиком, несмотря ни на какую погоду. З^л в квартире неподалеку от Софиевского собора, где заправлял его брат, и никогда не разлучался дома с котом Митридатом, который даже спал вместе с хозяином на одном диване. Жена Феофана Лебединцева умерла, дочь училась в гимназии. Поэтому редакция «Киевской старины» находилась прямо у него на квартире. Тут правили рукописи, принимали авторов и отмечали выход очередного номера.

Проснувшись, выпив кофе по-варшавски со взбитой пенкой (эту привычку он привез из Польши) и поиграв с котом, Лебединцев надевал цилиндр и отправлялся по редакторским делам — в типогграфию Корчак-Новицкого на соседней Михайловской улице, к цензору на Екатерининскую (теперь Липскую) улицу или в художественное заведение Кульженко на Пушкинской, которая называлась тогда Ново-Елизаветинской и еще даже не была покрыта брусчаткой.

Местная власть к журналу благоволила — губернский учебный округ даже рекомендовал его для подписки всем гимназиям. Вскоре «Киевская старина» стала любимым чтением генерал-губернатора Драгомирова — известного украинофила. Генерал сам баловался литературой, опубликовал целую критическую книгу о Льве Толстом, утверждая, что тот «неправильно» изображает войну, а номера журнала читал еще в гранках — на его страницах любимые Драгомировым запорожцы то и дело лили кровь и грабили. Тем же баловались татары и поляки. А рядом публиковались воспоминания о пьяных загулах Тараса Шевченко и отчеты о процессах ведьм при Гетманщине. В XIX веке «Киевская старина» была куда более честным и откровенным изданием на историческую тему, чем советские и нынешние украинские журналы. Она не боялась натурализма.

Тем не менее количество подписчиков журнала никогда не превышало 750 человек — ровно столько было во всей Украине любителей родной истории. Ежегодный дефицит «Киевской старины» колебался в пределах двух-трех тысяч рублей. Покрывали его меценаты — тот же Симиренко, Евгений Чикаленко и Василий Тарковский.

К сожалению, не обходилось без научных интриг. В конце XIX века уже после смерти Лебединцева журнал объявил конкурс на лучшую историю Украины, назначив премию в 1000 рублей. На конкурс подали только одну (!) книгу — ее автором была замечательная женщина-историк Александра Ефименко. Однако Антонович с компанией из зависти премию так и не выплатили, а книгу не опубликовали — она вышла без них через несколько лет в Петербурге. Увы, великая украинская жаба не обошла стороной и редакцию «Киевской старины»...

150 лет назад Александр II освободил крестьян. Я знаю, что сейчас на меня опять все набросятся и начнут клеить на МОЮ благородную шкуру ярлыки «консерватора» и «мракобеса». Но, тем не менее, наберусь интеллектуальной смелости и, отринув гнусные либерастические измышления, встану навытяжку под царскими портретами

от Алексея Михайловича до блаженной памяти Николая I, припечатанного врагами престола несправедливым прозвищем Палкин, и, сняв фуражку, благодарно склоню голову со словами: «Спасибо тебе, право крепостное!».

Спасибо за город Санкт-Петербург красоты небывалой, на твоих костях отстроенный! Спасибо за «негра» Пушкина — лютого рабовладельца, жизнь на руках крепостной крестьянки Арины Яковлевой начавшего и на руках крепостного же лакея завершившего. (Тот его после дуэли, как дитя малое, в шубу завернутое, на руках на второй этаж квартиры на Мойке внес.)

За Лермонтова спасибо. И за Грибоедова. За Гоголя, на деньги мужиков из деревни Васильевка в Нежинском лицее выученного. За Толстого. И за Тургенева с его «Му-Му». Ибо не будь крепостного права, ни Тургенева, ни «Му-Му» не было бы!

За основоположников малороссийской литературы нашей — Котляревского и Квитку-Основьяненко — особое спасибо! Ты, право крепостное, дало им досуг для написания бессмертной «Энеиды» и сопливой «Маруси». А также — «Наталки Полтавки» и «Шельменко-денщйка» – которыми начался украинский театр.

Господи! Даже страшно представить, какая катастрофа случилась бы, не будь тебя, трижды проклятое крепостничество, в наших краях! О чем бы писал Тарас Григорьевич? Где искал бы темы для творчества? В честь кого учередили бы Шевченковскую премию? И чем бы мучали детишек в школе, не сочини «батько Тарас», сам ни дня не ходивший на панщину, хрестоматийное «На панщині пшеницю жала»? Сонетами Петрарки? Какой кошмар!

Целая индустрия паразитирования на памяти Шевченко с кормлением бесчисленных «драчей» в Шевченковском комитете, ищущих очередную «черную ворону», дабы отметить ее холопской наградой, ни дня не смогла бы просуществовать на свете. Повода не было бы.

А теперь без шуток. Я не являюсь ни сторонником, ни противником крепостного права. Глупо протестовать против того, чего нет и отстаивать несуществующее глупо. Пусть стулья ломает гоголевский учитель истории. А я за то, чтобы мы представляли ту эпоху чуть объективнее и полнее.

Знаете ли вы, что во времена того же Шевченко крепостных нельзя было продавать без земли? Можно было только вместе с деревней. Это все равно, что колхоз помещика Троекурова передать под управление помещика Собакевича. Но ни разрывать семьи, ни торговать мужиками и бабами «в розницу» в самодержавной России Николая I не разрешалось.