– Шварцкольм! – кивнул Тонда.

Меж деревьев мелькнули огни деревеньки. Но Тонда свернул направо. Сухая песчаная тропинка вела через кусты, мимо одиноких деревьев, к полю. Здесь на просторе небо казалось шире и выше от блеска звезд.

– Куда мы идем? – не удержался Крабат.

– Увидишь.

Свернули на полевую тропку, ведущую мимо деревни, вышли на дорогу, уходящую в темневший невдалеке лес.

– Скоро придем, – сказал Тонда.

Взошла луна, осветив все призрачным светом. Наконец вошли в лес. Здесь у поворота дороги, в тени могучих сосен, притаился деревянный крест. Старенький, побитый ветром и непогодой, без надписи и украшений.

– Много лет назад здесь погиб человек, – сказал Тонда. – Говорят, он валил сосну... Но, по правде сказать, никто уже толком не помнит, как это было.

– А зачем мы сюда пришли?

– Так угодно Мастеру. Пасхальную ночь все мы, по двое, должны провести под открытым небом – там, где кто-нибудь умер не своей смертью.

– А что нам здесь делать?

– Разожжем костер, завернемся в одеяла и будем сидеть до рассвета, а потом – увидишь.

Они не давали костру сильно разгораться, боясь, что огонь заметят в деревне. Тонда ломал сухие ветки, собранные на опушке, иногда спрашивал мальчика, не замерз ли тот, велел ему подбросить хворосту в костер. Мало-помалу разговор смолк. Крабат попытался было его возобновить:

– Послушай, Тонда!

– Ну?

– Так всегда в школе чернокнижия – Мастер читает из Корактора, а уж ты не зевай, запоминай?..

– Да.

– Не думал я, что так учатся колдовству!

– Так и учатся.

– А Мастер здорово рассердился, что я невнимательно слушал?

– Да нет, не так уж.

– В другой раз я постараюсь все запомнить. Как ты думаешь, смогу?

– Конечно.

Разговор явно не клеился. Видно, Тонде не хотелось говорить. Прислонившись спиной к кресту, он сидел прямо и неподвижно, устремив взгляд куда-то вдаль, за деревню, в простор освещенного луной поля.

Крабат тихонько окликнул его, но тот не ответил. Мальчику стало как-то не по себе. Краем уха он слыхал, будто некоторые люди знают тайну, как выпорхнуть из себя и блуждать невидимкой, оставив пустую оболочку. А что, если и Тонда выпорхнул из себя? Может, он, сидя здесь, у огня, бродит на самом деле где-то там, далеко, далеко...

Крабат без конца менял положение, опирался то на один, то на другой локоть, следил, чтобы костер горел ровным пламенем, ломал и подкладывал ветки и сучья. Только бы не заснуть!

Так проходил час за часом. Звезды медленно кочевали по бескрайнему небу. Тени деревьев сместились, вытянулись. Похоже, что жизнь начала возвращаться к Тонде. Он глубоко вздохнул, наклонился к Крабату:

– Колокола!.. Слышишь? С четверга колокола молчали, и вот сейчас, в пасхальную ночь, окрестные деревни, поля и луга огласились глухим гулом и рокотом, а потом мелодичным колокольным звоном.

И с первым же ударом колокола к небу вознесся высокий чистый девичий голос. Это была старинная песня. Крабат знал ее и раньше любил подпевать, но сейчас слушал, словно в первый раз в жизни.

К одинокому голосу присоединилось еще несколько – хор допевал строфу. И снова голос. То чередуясь, то сплетаясь, они пели песню за песней.

Крабату все это было знакомо. Он знал – под пасху с полуночи до рассвета девушки ходят с песнями по деревне. Они идут по три, по четыре в ряд, впереди – певунья с самым красивым и чистым голосом. Она выводит мелодию.

Колокола вдали заливаются звоном, девушки поют. А Крабат? Крабат замер у костра, боится шелохнуться. Он заворожен песней.

Тонда подбросил веток в костер.

– Я любил одну девушку. Ее звали Воршула... Вот уже полгода как она в могиле... Я не принес ей счастья. Помни: никто из нас, с мельницы, не приносит девушкам счастья. Не знаю, почему это так, и пугать тебя не хочу, но если кого полюбишь, не подавай виду. Постарайся, чтобы Мастер не заметил и не пронюхал Лышко. Тот ему все доносит.

– Значит, это они...

– Не знаю. Но она была бы жива, если б я утаил ее имя. Я узнал об этом слишком поздно... А ты, Крабат, теперь это знаешь и, если полюбишь девушку, не упоминай ее имени на мельнице. Ни за что не открывай его. Никому! Слышишь? Ни наяву, ни во сне!

– Не беспокойся, мне нет дела до девчонок! И не думаю, что когда-нибудь будет!

С рассветом колокола и пение смолкли. Тонда отколол ножом от креста две щепки, сунул их в затухающий костер и держал, пока они не обуглились.

– Видал когда-нибудь такой вот знак? Смотри!

Не отрывая руки, он нарисовал на песке замысловатый магический знак.

– А теперь ты. Ну-ка, попробуй!

– Ты чертил так, потом так и вот так. С третьего раза Крабату это удалось.

– Хорошо! А теперь встань на колени перед костром, протяни руку над огнем и нарисуй этот знак у меня на лбу. Возьми вот эту обугленную лучину и повторяй за мной!

Они рисовали знак друг у друга на лбу, и при этом Крабат повторял за Тондой:

– Я мечу тебя углем от деревянного креста!

– Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!

Они поцеловались; потом засыпали костер песком, разбросали оставшийся хворост и отправились домой.

Тонда вел Крабата той же дорогой – полем, вокруг деревни, к лесу, окутанному утренним туманом. Вдруг вдалеке возникли смутные очертания процессии, она приближалась – навстречу молча шли друг за другом девушки в темных платках с глиняными кувшинами в руках.

– Спрячемся! – прошептал Тонда. – Они несут пасхальную воду. Как бы не испугать их!

Они шагнули в тень изгороди и притаились. Девушки прошли мимо.

Крабат знал этот обычай: пасхальную воду надо набрать из источника до восхода солнца и молча нести домой. Умывшись ею, будешь красивой и счастливой весь год. И еще: если несешь воду в деревню не оглядываясь – встретишь суженого. Девушки в это верят. Кто знает, может, это и правда так, а может, и сказки.

У входа на мельницу Мастер прибил к дверной раме воловье ярмо. Подмастерья должны были проходить под ним, согнувшись, по одному, со словами: «Я покоряюсь силе Тайного Братства!»

В сенях их встречал Мастер. Каждому давал пощечину по левой щеке, приговаривая: «Не забывай, что ты – ученик!» Потом по правой: «Не забывай, что я – Мастер!»

Подмастерья с поклоном смиренно отвечали: «Буду повиноваться тебе, Мастер, и ныне и впредь!»

Тонду с Крабатом Мастер встретил так же, как и всех остальных. Крабат и не догадывался, что отныне будет принадлежать Мастеру и душой и телом.

В сенях они с Тондой присоединились к другим подмастерьям. У всех на лбу был тот же магический знак. Не пришли еще лишь Петар и Лышко.

Да вот и они. Как только и те прошли под ярмом, получили свою порцию пощечин и произнесли клятву, с шумом и грохотом заработала мельница.

– Быстрей! – заорал Мастер. – За работу!

Парни скинули куртки, на бегу закатили рукава, подхватили мешки, стали засыпать зерно, молоть. И все это с молниеносной быстротой под окрики Мастера.

«Вот так пасхальное воскресенье! – с досадой думал Крабат. – Бессонная ночь да еще надрывайся за троих! А во рту – ни маковой росинки!»

Даже Тонда быстро выбился из сил, пот градом катился по его лицу. Впрочем, попотеть пришлось всем. Мокрые рубашки прилипали к телу.

Когда же это кончится?

Куда ни посмотришь – хмурые лица. Все вертится, кружится, мелькает, клубится пар. Магический знак на лбу у подмастерьев постепенно смывается.

Крабат с мешком зерна, выбиваясь из сил, карабкается вверх по ступенькам. Еще немного, и он рухнет под тяжестью ноши. Но вдруг... усталость покидает его. Ноги больше не заплетаются, поясница не ноет, дышится легко.

– Тонда, гляди-ка!

Прыжок – и он наверху. Сбрасывает со спины мешок, подхватывает его и под ликующий крик парней подкидывает вверх, будто в нем не зерно, а пух.

С остальными, как видно, происходит то же самое. Они улыбаются, похлопывают друг друга по плечу. Даже вечный брюзга Кито и тот развеселился. Крабат хочет спуститься за новым мешком.