— Я буду нем, как рыба.

— Поющая? Уж лучше — как могила.

В следующую среду, засветло, барон и Пепи забросили за спину рюкзаки, перекинули через плечо чехлы с гарпунами и удочками и через боковую дверь выскользнули из дома. Во дворе их поджидала г-жа Сампротти, подобная опирающейся на клюку норне^{116}, в темно-сером жреческом одеянии в складку.

— Доброе утро, сударыня, — недовольно поздоровался барон.

Саломе Сампротти ответила небрежным жестом.

— Вероятно, бессмысленно отговаривать вас от вашей затеи?

— Я твердо решил. Но откуда вы знаете…

— Дорогой барон, я все-таки ясновидящая. Вы в этом все еще сомневаетесь? Может, вы хоть Пепи оставите, а возьмете вместо него г-на доктора?

— И речи быть не может, — встрял Пепи. — Я — слуга г-на барона и последую за ним, куда он ни прикажет!

— А если предположить, что он не прикажет? — спокойно спросила г-жа Сампротти.

— Я приказываю, — резко бросил барон.

— Ну, тогда счастливого пути и удачного клева!

— Благодарю, сударыня.

Через решетчатые ворота они вышли на мокрую темную площадь. Как двое подмастерьев, промаршировали в ногу по блестящей булыжной мостовой, в которой отражался единственный горевший в столь ранний час фонарь. Симон глядел им вслед из окна и махал, но они не обернулись. Саломе Сампротти стояла посреди двора, пока они не скрылись в темноте. Потом подошла к маленькой статуе какого-то святого, стоявшей в нише ограды, кивнула ему и пошла в сад. Симон озяб. Он потуже затянул пояс надетого поверх пижамы халата, забрался в постель, взбил повыше подушку, сел и неторопливо, щепотка за щепоткой, набил трубку. Не постучав, в дверь вошла Теано.

— Я все видела.

— Да?

— Почему ты не пошел с ними?

— Я должен быть здесь и делать вид, что барон и Пепи никуда не делись. И будь добра молчать об этом! Почему ты встала так рано?

— Я хотела пойти к тебе, но услышала, как на лестнице топает тетя. Из окна коридора выглянула во двор и увидела, что она разговаривает с Пепи и бароном. Куда они пошли?

— Барон решил поймать в пещере поющую рыбу, — объяснил Симон и подвинулся. — Раз уж ты пришла, так не стой на холоде!

Теано присела рядом, укрывшись одеялом.

— У тебя плохое настроение, — заявила она.

— Прости. Я принял эту разлуку слишком близко к сердцу. С нашего отъезда из Вены я еще ни разу не расставался с ним так надолго. Уженье рыбы в последние месяцы не в счет; теперь же он лезет в пещеру, где подстерегают Бог знает какие опасности.

— Дракон?

— Брось глупые шутки! В пещере все может случиться. Тем более — в пещерах Терпуэло. Я тут не видел пока никого, кому удалось бы побывать в этом подземелье, и меня мучают самые мрачные предчувствия. Может, они необоснованны и глупы. Мне и прежде не удавалось уследить за бароном, в конце-то концов.

Теано молчала, крутя пуговицу на рубашке.

— Я не хотел обидеть тебя, принцесса цирка!

А тем временем барон и Пепи шли пологими холмами, оставшимися от огромного ледника четвертичного периода и лежащими меж Пантикозой и горами. Ровным шагом опытных ходоков они шли каменистой дорогой, вившейся вдоль покрытых остатками ноздреватого снега склонов, переходили по замшелым бревенчатым мосткам лепечущие ручейки, повстречали стадо только что покинувших хлев коров, которых гнал на пастбище заспанный крестьянин, и через два часа пришли в деревню Иркида, откуда был родом садовник г-на Кофлера. На церковной колокольне тренькал маленький колокол. Им навстречу попался священник в развевающейся сутане и с удивлением благословил их на ходу. Скудными полями, над которыми только начал рассеиваться туман, они дошли до мрачного леса, меж серых от лишайника стволов уже виднелись тут и там огромные замшелые скалы.

Дорога превратилась в узкую тропку, покрытую толстым ковром еловой хвои. Через бурные ручьи они перебирались на поваленных ветром или водой деревьях, облепленные землей корни которых казались огромными грязными растрепанными цветами и были ненадежной опорой, когда приходилось забираться по ним на ствол. Через некоторое время лес поредел, скалы победили, и по протоптанной охотниками или пастухами тропинке в колючих зарослях ежевики, голой и дремучей как клубки ржавой проволоки, они вышли на открытое место. Взошло яркое солнце, его холодные лучи косо легли на верхушки деревьев и осыпи, мимо которых пробирались барон и Пепи, окрасили в красный цвет голые склоны гор, ударили дружным залпом по сверкающим снежным полям и зеленому льду; потом оно взобралось выше по бледному небу, съев по пути несколько тощих облачков, и бросило на склон длинные голенастые тени обоих путников.

Под скрюченной сосной устроили привал. Пепи достал из мешка с провизией бутерброды, холодную курицу и бутылку красного вина. У протекавшего внизу ручья нарвал больших лопухов и аппетитно сервировал на них скромную трапезу. Барон достал из своего рюкзака небольшой серебряный бокал, Пепи до половины наполнил его вином, барон долил до краев ледяной воды горного ручья. Тайное нетерпение, подстегивавшее их всю дорогу, прошло. Они глядели назад, на оставшиеся внизу холмы, где-то среди них на узенькой дорожке, к пыльной серой ленте которой лепились два уединенных хутора, осталась Пантикоза, и Симон помогал сейчас Теано и немому вскапывать огород или беседовал с Кофлер де Раппом и бургомистром на рыночной площади, прежде чем отправиться выпить кофе в «Поющую рыбу». На десерт у барона и Пепи был изюм в алюминиевой коробочке. Потом барон закурил «Олимпику», изысканнейший продукт императорской табачной фабрики, несколько коробок этих сигар сопровождали его из Австрии в Шотландию, а из Шотландии — в Испанию. Пепи же с ловкостью левантийского портовика скрутил себе папиросу.

— Если карта не врет, — ухоженным ногтем барон постучал по туристской карте средних Пиренеев, — то в самом худшем случае нам осталось всего четыре километра. Этот вот значок — «ущелье». Следовательно, перед нами должно быть ущелье, и если ты, Пепи, оглянешься, то и впрямь увидишь, как суживается долина. Этот маленький черный полукруг означает «пещера». Надеюсь, нам без особого труда удастся отыскать вход. Но пока мы доберемся до него, сильно устанем, а еще нужно разбить перед входом лагерь. Пойдем!

Барон швырнул в пенящийся ручей окурок сигары. Они снова нагрузились, взяли в руки импровизированные альпенштоки^{117}, которые за время краткой сиесты Пепи успел срезать с орехового куста, и широким медленным шагом продолжили подъем.

К тому часу, когда все люди пробуждаются от послеобеденного сна и, покачиваясь в гамаке, тянутся за стаканом лимонада, они добрались до ущелья. Седая от пены вода бешено неслась между отвесных скал, вскипая у камней, преграждавших ей путь, зелеными, как бутылочное стекло, водоворотами крутилась над глубокими котлами, на дне которых валуны перемалывало в гальку, широкими блестящими лентами бежала вдоль скал и собиралась в конце ущелья, как в горлышке бутылки. На одной из стен виднелись остатки тропы: узкие доски, трухлявые бревна, крепившиеся к скале ржавыми железными костылями. На высоте груди над тропой, не вызывающей особого доверия, тянулся грубый, серый, покрытый известковой коркой канат, ненадежная опора отважному альпинисту, вздумавшему проникнуть в вглубь грозного мира гор. Во время расцвета контрабанды бритвенными лезвиями это была одна из оживленнейших потайных троп через горы, но с тех пор, как низшим классам Испанского Королевства для пресечения этого безобразия специальным указом было предписано отращивать пышные бороды, ею пользовались лишь сборщики целебных трав. Два года назад один страстный альпинист, англичанин, зарегистрировавшийся в Пантикозе как сеньор Финеас Бамблодди из Гулля, отважился вторгнуться в мрачное ущелье и сгинул без следа.