Двор был так велик, что солнца не могли заслонить даже остатки стен над сводами. Рядом с колодцем, уйдя одним краем в землю, лежала в высокой траве большая каменная, белая как кость, плита, на которой сохранились стершиеся очертания креста и вившейся по краю надписи. Симон провел пальцем по стершимся буквам, но получавшиеся слова были бессмысленными, а Теано вытянулась на теплой плите, сунула под голову свернутый пиджак Симона и закрыла глаза. Вскоре Симон отказался от попыток расшифровать надпись и прилег рядом с ней. Сквозь веки он видел алое пылающее солнце, от воды тянуло прохладой.

Устраиваясь поудобнее, Симон задел руку Теано, лежавшую на камне рядом с его рукой. Рука не двинулась. Теано и пальцем не шевельнула в знак того, что почувствовала его прикосновение. Тогда Симонова рука спокойно накрыла узкое запястье, охваченное погнутым серебряным браслетом, поднесенным, по ее словам, Ву Цы. С тех пор, по-видимому, она увлекается китайцами куда больше, чем секретарями из Вены. Ласковые мужчины с длинными шелковыми рукавами. Симон не торопился. Браслет под его рукой согрелся и стал таким же влажным, как и мягкая кожа, над которым он выгибался мостиком. Симон принялся воображать, что это не браслет, а контакт, по которому течет ток, а сам он не Симон, а генератор. Теано же — лягушачья лапка, изо всех сил старающаяся не дергаться от импульсов психической энергии. Только ресницы вздрагивали, но, наверное, от солнца.

Симон размышлял: хочет ли она, чтобы я взял всю инициативу на себя? С такой занозой это вполне вероятно. Или же она еще не разобралась в себе? Она ведь не сбросила мою руку, а я этого ждал, но и свою не убрала. Она прикидывается мертвым жучком, хотя точно знает, что и я об этом точно знаю: значит, ей хочется, чтобы с ней обошлись, как с мертвым жучком. Я принимаю игру. Если большой зверь находит мертвого жучка, он тронет его пару раз лапой, обнюхает, а потом идет своей дорогой. Конечно, есть звери, которые едят дохлых жуков, но это стервятники. Гиены. Некрофилы. Так или иначе, пора за обнюхивание.

Симон выпустил руку, приподнялся и подогнул ноги. Тень его головы упала на неподвижное лицо Теано. Невысокие холмики ее грудей и слегка впалый живот спокойно поднимались и опускались. Симон осторожно склонился над ней, пока не услышал ее дыхание и не почувствовал тепло ее загорелой кожи. От его ласкового внимания не укрылось ни малейшей подробности, от смелого изгиба самого кончика носа до тщательно запудренного прыщика на виске. Чтобы ускорить дело, Симон тихонечко подул ей на щеку, полагая это вполне допустимым. Но жучок испугался и открыл глаза.

— Нет, Симон, нет! Я не хочу! — сдавленно проговорила она, оттолкнула его и села.

— Почему? — дружелюбно спросил Симон.

— Не хочу — и все.

— А что я такого сделал?

Она зло поглядела на него и пожала плечами.

— Вы назвали меня Симон. Предлагаю продолжать в том же духе. Если позволишь, я стану звать тебя Теано, без «мадемуазель».

Он отодвинулся на край плиты и поправил штанину.

— Я не против, — великодушно отвечала она. — Но не вздумай приставать ко мне с тем, что я еще не решила.

— Значит, мне никогда больше нельзя будет дуть на тебя? При сложившихся обстоятельствах я могу и не торопиться.

— Что ты имеешь в виду?

— А вот что: из-за этой поющей рыбы наш отъезд откладывается на неопределенное время. Без лицензии барон не может отправиться в пещеры, а лицензия нужна совсем особенная, ее может выдать только губернатор. Уж я-то знаю, как медленно мелют эти мельницы. Пойдем!

Они еще раз обошли галерею с гротескными фигурами. Перед двумя слившимися в судорожном объятии чудищами Теано остановилась и в задумчивости постучала носком башмака по выветрившемуся каменному заду.

— Худо, должно быть, спалось бедным монашкам, — заметила она.

— А с тобой такого не бывает? — спросил Симон.

— Бывает, конечно. Но мне бы никогда не пришло в голову всю жизнь глядеть на такое. Нет, на это способно только распаленное воображение монахов.

— Да?

Она обернулась и укоризненно поглядела на Симона.

— Ты здесь единственный, кто знал меня раньше. И ты, наверное, поверишь даже тому, что Вагеншрот собирался доверить мне огромного жеребца Мажестика, чтобы я выступала на нем с выездкой. Но я не стану злоупотреблять твоим терпением потому только, что тебе не с кем тут поговорить. Я одолжу тебе нидерландскую грамматику, тогда тебе удастся подцепить близняшек Бларенберг. Говорят, они всегда развлекают своих кавалеров вдвоем.

— Ну да, подцепить, — сказал Симон и подумал о бароне.

— Самое лучшее в тебе — барон, — подтвердила Теано, не дожидаясь продолжения. Он нашел, что она — тонко чувствующая натура. Однако предпочел не развивать преждевременно начатую и, по всей вероятности, далеко не столь интересную тему. Широким жестом он указал Теано на пролом в стене галереи, что сиял зеленым золотом, полный теней листвы и солнечных зайчиков. Не говоря ни слова, Теано полезла в густые заросли бузины.

Оба изрядно растрепались и поцарапались, пока кусты не поредели; они так отчаянно сражались с дремучей бузиной, что за шорохом сыпавшихся на них черных ягод и хрустом сухих веток едва расслышали прелестную мелодию, аккомпанировавшую их схватке с бузиной.

— Тс-с-с! — прошипел Симон, отводя последние из закрывавших обзор веток.

— Что там? — прошептала Теано, протискиваясь вперед.

Посреди маленькой чистенькой полянки стоял изящный мужчина неопределенного возраста в старинном платье из белой парчи, в белых чулках до колен и башмаках с пряжками. Он играл на серебряной флейте. Против него на траве сидели две ослепительно красивые девушки в воздушных тюлевых платьях, подле них лежали большие, плоские, как блин, шляпки из флорентийской соломки цвета меда и с разноцветными лентами. На траве перед умопомрачительной троицей была раскинута белоснежная камчатная скатерть с темно-синим чайным прибором. В корзиночке — ярко-желтые воздушные бисквиты.

Человек в белом издал веселую трель, опустил флейту, заботливо развинтил ее и продул. Прелестные девицы сморщили классические носики: эта процедура, к сожалению, неизбежная при игре на флейте, редко бывает аппетитной. И все равно Симону никогда прежде не доводилось видывать более грациозного вытряхивания слюны из музыкального инструмента, и он не переставал восхищаться, пока мужчина в белом раздумывал о чем-то, приставив к подбородку большой палец правой руки. Потом на узком лице заиграла улыбка облегчения, и он легкими шагами устремился прямиком к кусту, из-за которого Симон и Теано наблюдали необычную сцену. Ни минуты не сомневаясь в том, что таит куст, он сунул голову в чащу ветвей, заботливо оберегая пудреный парик.

— Приветствую, любезный кузен, — произнес он, протягивая Симону руку.

Симон вылез из бузины, стряхивая сухие листья и кусочки коры. Вслед за ним выбралась Теано и с любопытством уставилась на прелестных девушек.

— Боюсь, сударь, вы заблуждаетесь на мой счет, — вежливо поправил Симон. — Я не здешний и не припоминаю, чтобы мы где-то встречались.

— Знаю, любезный кузен, — улыбаясь, согласился незнакомец в белом.

Только теперь до Симона дошло, что он говорит на безукоризненном немецком.

— К сожалению, сейчас я лишен возможности подробно и в деталях разъяснить тебе наше родство, кое обозначил бы скорее как формальное, некоторым образом, — родство душ. Тем паче радует меня возможность причислить тебя к оному. — Девушки очаровательно рассмеялись. — С прелестными кузинами ты наверняка еще тоже не знаком. Тереза, Фиона, подите же сюда!

— Ведь я — д-р Симон Айбель из Вены, — слабо протестовал Симон.

— Ну разве он не милашка? — вопросил спутниц обладатель белого кафтана.

Редко приходилось Симону видеть столь очаровательных женщин, даже издали или в маминых модных журналах. Поэтому он охотно принял участие в диковинном представлении и благовоспитанно приложился к ручкам.