— В пещерах Терпуэло, где-то в здешних горах. Мой старый садовник, он из коренных жителей, и вправду уверяет, что, когда он был ребенком, в результате подземного оползня или другой подобной катастрофы одна такая рыба была вынесена на поверхность и, пропев целый день (ее жалобное пение звучало как флейта), умерла. По его словам, это было бледное большеротое цилиндрическое создание примерно метровой длины.

Барон со стуком поставил чашку на мраморный столик.

— О! Мне необходимо повидаться с вашим садовником! Если бы Шлиман не поверил Гомеру, овцы и сегодня паслись бы над развалинами Трои. Прожив долгую жизнь ученого, приходишь к убеждению, что несть числа тайнам мироздания. Я был бы весьма обязан вам, г-н Кофлер, если бы вы организовали мне встречу с ним. И нет ли здесь еще людей, знающих об этой легендарной рыбе?

— Если вы окажете мне честь посетить меня завтра днем вместе с вашим секретарем, то я с удовольствием продемонстрирую вам старину Франчеса. Кроме того, позвольте посоветовать обратиться к нашему бургомистру; он отчаянный бюрократ, но при этом страстно увлечен местной историей. Каждый год он делает очень скучный доклад, на котором должны присутствовать все, кто занимает хоть какое-то положение. Разумеется, об этой легенде он знает гораздо больше меня.

— Верно. Завтра я приглашен к нему на ужин. И если это действительно не обременит вас, — Кофлер де Рапп протестующе воздел руки, — завтра я у вас обедаю и допрошу вашего садовника.

— Я пришлю за вами слугу. Мой дом не так-то легко найти.

— Эта рыба обитает в пещерах Терпуэло?

— Так они зовутся. Пещеры Терпуэло — белое пятно на спелеологических картах^{89}. Я наткнулся на это название, организуя недавно прогулку (на недельку) для небольшой компании веселых молодых людей. — Г-н фон Кофлер двусмысленно улыбнулся. — В путеводителе по Пантикозе и ее окрестностям, написанном экс-директором сберегательной кассы Флоралем, я обнаружил упоминание о пещерах. Вход должен быть неподалеку от деревни Иркида — там, откуда родом мой Франчес. Еще там была ссылка на какой-то специальный труд, согласно которому пещеры Терпуэло представляют собой огромную систему подземных залов, а сведения о них отсутствуют. Для прогулки не подходит.

— Интересно, очень интересно. — Барон вытащил запасные часы, что в целости и сохранности обнаружились в багаже. — Половина десятого! Все же полет на шаре не прошел бесследно. Мы увидимся завтра, г-н фон Кофлер!

Он кивнул официанту и протянул руку Кофлер де Раппу.

— Итак, до завтра!

— До свидания, г-н фон Кофлер. — До свидания, доктор Ай..?

— Айбель. Симон Айбель, г-н фон Кофлер!

Сон Симона прервал неясный шум, раздиравший утро, как острыми камнями, бессвязными мелодичными криками и ревом животных. После тишины ночи они ранили ухо. К тому же вскоре на барабанные перепонки обрушились еще и церковные колокола. Симон мрачно встал, дотащился до окна и толкнул ставни. День сунул в щель косой столб света, как просовывает ногу в дверь агент по продаже стиральных машин. Каменный пол засиял ослепительно-белым светом.

На площади шумел рынок. Симон почистил зубы, ощупал языком то место, где, как ему казалось, выпала пломба, потом до ушей намылил лицо и шею и устранил при помощи острой бритвы пробивающуюся щетину там, где ее присутствие было нежелательно. Уже отдалившись от перьев, льна и конского волоса обители своих мечтаний, покинутой с сугубой неохотой, он не мог не оценить с благодарностью предупредительность Пепи: образцовый слуга оставил ему горячую воду в пузатом кувшине, накрытом вязаной грелкой.

Через полчаса чучело по имени Симон в кое-как напяленной пижаме превратилось в кокетливого д-ра Айбеля, в белоснежной рубашке, в повязанном по всем правилам галстуке, с острыми, как нож, складками на брюках и в сверкающих сапогах, понапрасну стучащегося в двери барона.

Пепи сообщил, что барон отправился еще раз поблагодарить за помощь г-на священника, с которым он вчера даже не простился толком. Потом он собирался в банк — обменять английские фунты на испанские песеты — и, наконец, в библиотеку: полистать справочники. Они, то есть г-н доктор и Пепи, свободны до обеда.

— У какого-то г-на Кофлера, — уточнил Пепи. — В смысле — обед.

На улице было так замечательно, многоцветно и громко, что Симон предложил камердинеру, говорившему наряду с многими другими языками и по-испански тоже, пройтись по рынку. В безлюдном обеденном зале они не торопясь позавтракали. Аппетит Пепи зависел не столько от физических потребностей, сколько от наличия еды, и казался неутолимым. Второй завтрак он уписывал за обе щеки точно так же, как за полтора часа до того — первый. Затем слуга и секретарь барона, который как раз расспрашивал директора библиотеки о пещерах Трепуэло вообще и поющей рыбе в частности, смешались с толпой.

Богатый шумный рынок сияющим утром ранней осени — истинная Страна Кисельных Берегов для всякого, у кого в кармане завелось немного денег. Чем меньше тебе нужно и чем меньше ты тратишь, тем неограниченнее твои возможности. Торговцы, чующие, что в кошельке у тебя кое-что есть, становятся все навязчивее, а жесты, которыми ты от них отделываешься, все величественнее. И вообще, стоит задуматься, а не лучше ли такой вот рынок настоящей Страны Кисельных Берегов, ведь, как всем известно, она окружена огромной стеной из манной каши, в которой каждый, кто хочет войти, должен проесть себе ход. Ни Симон, ни Пепи манной каши не любили. Симона слишком часто кормили ею в студенческой столовой. Пепи же манной кашей пичкала бабушка, утверждавшая, что негры от нее белеют. А на рынке достаточно съесть кусочек турецкого меда или пакетик земляных орехов.

Тугие тыквы, шелковистый лук, чеснок, белый как кость, певчие птицы и мучные черви, пурпурная свекла, салат всех видов, лотерейные билеты, гороскопы, толстокожие груши, коварно поблескивающий фиолетовый инжир, кувшины и горшки, гуси в тесных клетках, бледные куриные тушки, зеленые бобы, горох, приносимые по обету дары всех размеров и с надписями на любой вкус, яблоки, орехи, миндаль, четки, яйца, сыр, желтое-прежелтое масло, открытки, шелковые шали и подвязки, пахучие колбасы, форель, мед, свечи, горчица и керосин: природа и трудолюбие выставили на обозрение потрясенной толпе свои заветнейшие сокровища в корзинах, на прилавках, под зонтами и развевающимися навесами. И не только на обозрение: все это лежало тут же, рукой подать, такое душистое, заманчивое и близкое, и все можно было понюхать, пощупать, поторговаться, купить, а при случае даже и стянуть.

Симон и Пепи отдались на волю гомонящей толпы, то отступая в сторону, чтобы пропустить хозяйку с тяжеленными сумками, то поглаживая курчавую шерсть ожидающего своей участи барана, обнажили головы перед священником, поспешавшим домой с большим горшком айвового варенья, вляпались в давленые помидоры, но благополучно миновали кучки, оставленные крестьянскими дворняжками, сонно обнюхивающими под прилавками ноги своих повелителей и их покупателей, налетели на толстого господина, прижимавшего к груди большой кулек винограда, так что у того по рубашке потек сладкий сок, вступили в перепалку с торговкой яйцами, а между делом лакомились турецким медом и жареным арахисом. Они вели себя точь-в-точь как жители Пантикозы и крестьяне из окрестностей, хотя почти все знали, что они — двое из троих прибывших вчера чужестранцев. Подумать только: на воздушном шаре!

Только Симон собрался обратить внимание Пепи на южную грацию, с какой дама, подобная башне, несла перед ними на голове корзину, полную цветов и фруктов, как вдруг облаченная в черные шелка башня повернулась вокруг своей оси, на мгновение замерла, а потом величественно устремилась к Пепи.

— Джузеппе, маленький мой негус! — вскричала дама-башня.

— Г-жа Сампротти! — изумленно воскликнул Пепи, бросаясь в ее объятия.

Корзина с фруктами на голове у дамы, как теперь сообразил Симон, была шляпой. Черные с проседью волосы под ней обрамляли бледное полное лицо, на котором двумя устрицами в плоской вазе плавали светлые глаза. Скрытая черным шелком фигура наводила на мысли о чем-то чудовищном и невероятном, но самым притягательным все же оставалось лицо, вообще же дама была выше Симона на добрую голову. Ее своеобразный величественный лик составлялся из обширных плоскостей. Прежде всего в глаза бросался высокий просторный лоб, гладкий и безбровый, теряющийся в плетении шляпы-корзины. Словом, величественный и отрешенный лик владычицы, жрицы или провидицы. Теперь лицо светилось мягкой радостью встречи, как летняя луна, непонятно почему непринужденно проплывающая осенним утром над рыночной площадью Пантикозы.