— Господа, перед вами Пантикоза.

— Пантикоза?

— Бальнеарио де Пантикоза. За этим холмом, на южном склоне Пиренеев.

Священник указал по-прежнему заложенным указательным пальцем требником на высокие горы, через которые они перевалили.

— Мы в Испании!

Пришельцы в замешательстве поглядели друг на друга.

Потом первый снова обратился к священнику, в этот раз — на чистом испанском.

— Я — Элиас Кройц-Квергейм из Вены, Австрия, — представился он. — Вас, досточтимый отец, удивляет, что мы не знаем даже, в какой стране находимся? Но такова была воля небес. Мы вылетели на воздушном шаре из Шотландии в Австрию, поохотиться на выдр, там они стали сущей карой Господней, и попали над Фландрией в ужасную грозу. Как нас занесло сюда — я пока и сам не понимаю. Наш жестоко потрепанный баллон — там, за ореховым кустом.

Дон Фернандо Леаль, по-прежнему одержимый возвышенной мыслью о волхвах, немедленно предложил свою помощь. Он выразил сердечное сочувствие по случаю приключившегося с путешественниками несчастья и проводил их до ближайшей усадьбы, велев ее хозяину запрячь быков и привезти вместе с Пепи — el seňor moro[16] — оставшийся в гондоле багаж.

— Наше… э-э-э… охотничье снаряжение оставь у этого доброго человека, — добавил барон и многозначительно поглядел на Пепи.

— Все остальное доставишь с этим черным господином в «Лягушку», — велел священник крестьянину. — И принеси-ка мне заодно корзину салата.

— В «Лягушку»? — переспросил барон.

— «Лягушка с фонарем» — единственная пока еще открытая гостиница в Пантикозе, — пояснил дон Фернандо. — Идемте, я провожу вас.

«Лягушка с фонарем» была нелепым зданием на главной площади Пантикозы, его верхние этажи грузно клонились к бронзовому Роланду^{81}, извергавшему посреди площади из покрытого патиной Олифанта^{82} воду в поддерживаемый двумя каменными маврами бассейн. За метровой толщины стенами «Лягушки» кисло попахивало старой винной бочкой. Хозяина от радости даже пот прошиб, когда он услышал от священника, что прибыли трое настоящих постояльцев, австрийский барон со свитой.

— Возвращаются, они возвращаются, — бормотал он, нагрузившись тремя сумками и врываясь в буфетную, где хозяйка мирно вязала, сидя подле высоких, населенных тикающими жучками-точильщиками часов.

— Инес, они возвращаются! Я все время твердил тебе, а ты не верила, и вот: первые уже здесь!

— Хм, — кашлянул барон.

— Не лишайте его иллюзий, — шепнул священник и откланялся.

— Сколько у вас свободных номеров? — громко спросил барон.

— У нас нет сейчас постояльцев.

— Отлично. Нам нужны три комнаты, лучше рядом. Одна может быть поменьше. Я намереваюсь провести здесь два-три дня.

— Только два или три дня? — улыбка хозяина превратилась в кислую гримасу. — Господа хотят так скоро покинуть нас?

— Ну, мы, может быть, вернемся, — успокоил его барон. — Приготовьте комнаты и принесите расписание поездов.

Хозяин погнал наверх сына и старого слугу, стоявших, глазея, у кухонной двери. Но принести расписание было не в его силах, поскольку железнодорожная линия, связывавшая некогда Пантикозу с миром, была закрыта, а дилижанс, сменивший стального коня, курсировал только когда у кого-то была в том надобность.

— Так, стало быть, поедем дилижансом, — растерянно произнес барон. — Известите кучера, что послезавтра я намереваюсь кратчайшим путем добраться до ближайшей станции, откуда можно доехать до Мадрида или Барселоны.

— Не вернется, — простонал хозяин и высморкался в салфетку, чтобы скрыть слезы.

— Это пожелание, г-н барон, — отвечала вместо супруга хозяйка, пышная особа почтенных лет, — к сожалению, тоже невыполнимо. Дилижанс редко заезжает, только чтобы высадить приехавших по делам. Иногда он доставляет также почту и газеты, чтобы подписчики не слишком долго ждали. Последний раз он был четыре дня назад и вряд ли вернется раньше конца будущей недели.

— О Боже! — вскричал барон и воздел очи к потолку наподобие Иова. — Нет ли другого способа выбраться отсюда?

— Он хочет уехать! — причитал хозяин.

— Время от времени возчики доставляют товары местным торговцам, поговорите с ними. А если вы так торопитесь, то можно, пожалуй, нанять лошадей или ослов.

Барон опустился на один из стульев в сельском стиле и мрачно барабанил пальцами по чисто выскобленному столу. Воспоминания о кавалерийском прошлом не вызывали у него ни малейшего удовольствия. Правда, ему никогда еще не доводилось иметь дело с ослами, но ехать верхом хотелось еще меньше. А то, что он состоял членом Жокей-клуба, значило не больше, чем если бы члена Общества охраны животных застукали на Охотничьем балу в венском Софиензале. Симон, однажды на потеху двум кузинам взгромоздившийся на лошадь во время народного гулянья, почувствовал большое облегчение, когда барон отложил такую возможность передвижения вплоть до того момента, когда ожидание колесного экипажа окажется решительно безнадежным. А едой займется Пепи, он накроет в номере.

Комнаты оказались большими и душными, а наивное подражание венскому шницелю, с коим явился Пепи, настолько жестким и несъедобным, словно добрые хозяева позаимствовали в местном музее последний образчик эпохи последнего настоящего сезона. То были подлинно туристские шницели, туристам их и сегодня подают за непомерную плату, а местному завсегдатаю могут принести разве что по рассеянности. Симон только подивился, как это единственному отелю Панктикозы удается хранить славные традиции в затянувшемся межсезонье, но засиженные мухами дипломы в холле и эмалированные таблички давно исчезнувших туристических компаний на воротах, во всяком случае, подготовили барона, много постранствовавшего на своем веку, к тому, что тут хозяйничают настоящие знатоки своего дела.

Пепи велел крестьянину сгрузить багаж на заднем дворе. Теперь же хозяйский сын и слуга тащили его в номера.

В холле второго этажа им повстречался некто в эффектной униформе, настоящий Аполлон в сверкающей лаковой коже, золотых галунах и развевающихся перьях. Звеня шпорами, он расхаживал под дверями комнат, занятых путешественниками.

— А, monsieur Le Negre![17] — вскричал он, подхватил волочившуюся по полу саблю и поспешил навстречу Пепи. — Это вы — барон из Австрии?

— Нет, — отвечал Пепи свысока. Мишурой его было не обмануть, он достаточно нагляделся на нее в цирке. — Я — император Эфиопии. Барон же — в третьем номере.

— Анунцио Гомес, капитан городской стражи. Вы меня еще узнаете! — сердито, но несколько неуверенно рявкнул обладатель красивой униформы. — Стало быть, в третьем.

Капитану Гомесу было поручено заверить барона от имени бургомистра, что имя Кройц-Квергейм известно в Пантикозе и что он благодарен пославшему столь высокого гостя случаю.

— Г-н бургомистр обрадуется еще больше, когда я сообщу ему, что в «Лягушке» остановился и император Эфиопии, — добавил капитан.

— Император?..

— Он как раз вносил ваш багаж.

— Ах, мой Пепи! — барон все понял и мягко улыбнулся. — Он и впрямь считает себя наследником эфиопского престола. Говорят, его прадед был старшим сыном великого Менелика^{83}. Я прикажу ему извиниться перед вами.

— Совершенно излишне, г-н барон, совершенно излишне.

Когда они вновь встретились в холле — Пепи кряхтел под тяжестью походных аквариумов, — капитан отдал честь. Под золотыми галунами в груди у него билось доброе сердце. Пепи же ухмыльнулся ему вслед.

— Принеси-ка нам еще кувшин лимонаду, император, — распорядился барон, — а потом давайте ляжем и выспимся как следует.

Сиеста^{84} продлилась до заката. Симон еще пару минут полистал спасенную «Аталанту». Он спал в среднем из снятых бароном номеров, слева и справа из-за темно-коричневых дверей доносилось мирное похрапывание барона и негра. Потом книга выпала из рук Симона и упала на вытертый коврик. Стук «Аталанты» вызвал в его снах какой-то отклик, но какой, проснувшись, он уже не мог вспомнить. Однако с шаром, совершенно определенно, не связанный.