Лэрд Айвор с отсутствующим видом раздумывал. Неожиданно он величественным жестом призвал к молчанию потомков, принявшихся оглушительно обмениваться мнениями.
— Э-гм, — откашлялся он. — Помнится, один из ваших отцов как-то рассказывал мне, что наш испанский кузен, Хайме де Торриль-и-Маккилли, изобрел в самом конце восемнадцатого века некое устройство, чтобы управлять полетом шаров господина Монгольфье{62}, которые, как мне говорили, в противном случае весьма-таки неуклюжи.
— Хайме прислал нам такой прибор, — подтвердил Эмори Маккилли, интенсивно занимавшийся семейной историей после отставки с поста генерал-почтмейстера Гондураса. — Наполеон носился тогда с мыслью о воздушном вторжении в Англию и очень интересовался изобретением. Но переговоры не состоялись, поскольку он намеревался расплатиться исключительно французскими ценными бумагами. Эта штуковина валяется в архиве.
— Если она еще работает, — проворчал Фергюс Маккилли. — Так что ты имеешь в виду, лэрд?
— Мы могли бы, как было принято в годы моей юности, объявить этой Австрии войну — или не объявлять — и податься туда со всеми нашими, кто может носить оружие. Мы могли бы при помощи шаров…
— Баллонов, — бросил барон.
— …стало быть, при помощи этих баллонов перелететь все препятствия, отделяющие нас от Австрии, и ринуться, как стая соколов, прямиком на столицу, гнездо выдролюбов.
— А все дальнейшее зависело бы от мудрой тактики во время переговоров, — встрял барон. — Народ легко убедить в правоте нашего дела путем небольшого снижения налогов, продиктованного нами. Я австрийцев знаю: это народ упитанный и воспитанный, с ворчанием платящий взносы правящей партии и ожидающий от нее взамен, что она не свершит ничего судьбоносного, или же — партии оппозиционной, рассчитывая на ее полное бессилие; народ принципиально поддерживает только ту партию, которая не лезет в его дела. Несмотря на балканизацию, о которой толковал кузен Гол, прагматиков, интересующихся исключительно личной выгодой, не так много, как может показаться по шуму вокруг них. Даже активистов злокозненной и влиятельной оппозиции не так уж много, они, правда, набили карманы ворованными казенными деньгами и по-прежнему зловредны. Его Величество император, аудиенции у которого мы непременно должны будем испросить, вне всякого сомнения, примет нас как спасителей и окажет нам всяческую поддержку.
— Так его ловить не надо?
— О Господи, да нет же! Власти у императора нет, но он гарантирует порядок. Его существование определяет общественную позицию каждого австрийца, без него воцарится хаос. Но, как сказано: в любом случае Шенбрунн{63} — за нас.
Симон, которому Алан Маккилли перевел самое необходимое, с почтением воззрился в глубины ученой баронской души. Невероятный план, разработанный в фамильном склепе Маккилли, ужаснул его, бывшего всю свою жизнь верноподданным, а добрую ее треть — даже и государственным служащим. Тут мыслили другими категориями, они казались Симону навеянными опьянением, где упоение смешивалось с ужасом. Алан Маккилли шепнул, что лэрд уже в третий раз предлагает воздушный налет: сначала — против потомков клана, изгнанного во время великого переселения народов из Киллекилликранка на Гебриды. Эти потомки в середине девятнадцатого века взялись распускать порочащие Маккилли слухи; а затем — против Кипра, у берегов которого Лузиньяны торпедировали яхту Элбейта Маккилли. К прискорбию лэрда, видевшего в навеянных виски снах родичей, летящих под облаками навстречу славе, гебридского распускателя слухов, придурковатого старикана, да к тому же последнего в роде, хватил удар, когда он проведал о планах Маккилли. Отмщение же Кипру оказалось излишним после того, как выброшенный волнами на пляж плейбой Элбейт стремительно сочетался браком с обворожительной Люсиндой Лузиньян. Заранее купленные тридцать восемь баллонов, заботливо пересыпанные тальком и порошком от насекомых, хранились с тех пор в освобожденном для них амбаре.
И вот свершилось: мы на пороге замечательной воздушной войны!
Написанный цветистым слогом шотландской канцелярии и подписанный лэрдом, Фергюсом Маккилли и бароном протокол уполномочивал вождя прикупить к уже имеющимся баллонам, в числе которых наряду с шарльерами{64} были и устаревшие, наполняемые горячим дымом монгольфьеры, двенадцать современных баллонов, накачиваемых гелием, мобилизовать всех находящихся за пределами Киллекилликранка Маккилли призывного возраста, как равным образом и близких родственников, а также закупить снаряжение и провиант. Верховное командование воздушным флотом также было доверено Фергюсу Маккилли. Со своей стороны, барон после успешного завершения акции обязался возместить расходы по ней и сделать клан наследником вновь обретенного состояния. Симон и двое молодых Маккилли подписались как свидетели.
Никто не обнаружил особенного желания обсуждать вопросы, предусмотренные в «разном». Неофициальная часть вечера началась в атмосфере всеобщего воинственного подъема. Вкатили бочки с виски и медом, притащили в склеп шипящих и брызжущих жиром ягнят, зажаренных на краю луга на медленном огне и прилежно переворачивавшихся и поливавшихся соком и жиром, ветчину, копченую рыбу, дымящиеся котлы, до краев полные лучшим бульоном: в подземелье сквозь узкую дверь рекой лилось все, что радует сердце горца. Собравшиеся непринужденно расселись вокруг саркофагов ближайших предков, весело пили и ели, а не то играли с молодежью в приличные салонные игры. Вскоре древние стены задрожали от звука волынок и топота пляшущих. Вести серьезные беседы в таком гаме было невозможно, не перекричишь. К тому же любое слово вызывало у решивших как следует повеселиться Маккилли столь громовой хохот, что расслышать его было просто невозможно. Все очертя голову кинулись праздновать, обжирались, напивались, орали, хлопали соседей по плечу, плясали меж мечей{65} и вели себя так необузданно, как это возможно лишь в горах. При всем нашем уважении к Маккилли, там началась сущая вакханалия.
Барон и Симон в некотором замешательстве сидели рядышком на большом бронзовом саркофаге почившего в Бозе посланника британской короны при баварском дворе, пока лэрд, пожимавший потомкам руки и обменивавшийся с ними шутками, не подозвал к себе барона и Фергюса Маккилли и не принялся в уголке обсуждать с ними план кампании во весь шестьсоттридцатилетний бас.
Симон некоторое время сидел на пьедестале саркофага в одиночестве, пытаясь справиться с огромным волокнистым куском жилистого мяса, пока у него не заломило челюсти. Тогда он огляделся в поисках своей хозяйки; она сидела с двумя другими дамами перед саркофагом Томаса Маккилли и явно уже отдала щедрую дань виски.
— Любезный Гермес{66}, будь моим гостем, — пропела она приятным альтом и замахала Симону бараньей отбивной. Симон приблизился с вежливой улыбкой.
— Леди Фаркейер, леди Минкботтом, — представила дам Александрина Маккилли, урожденная д'Экьокс, дамы же в ответ на учтивый поклон Симона громко расхохотались. — О любимейший из сынов Трижды Великого!{67} — проворковала вдова, прижалась викторианским бюстом к Симону и, к великой радости обеих леди, страстно обняла его пышными руками, унизанными звенящими браслетами.
— Мадам! — испуганно пролепетал Симон и попытался сбросить иго самозабвенно обвившейся вокруг него дамы.
— Разве не жаждешь ты поучить меня мудрости? Ну хоть чуть-чуть, — промурлыкала она и заглушила полными устами готовый раздаться протест.
Впоследствии Симон припоминал, что наступил на что-то мягкое. Он поскользнулся и рухнул, погребенный под прелестями обрушившейся на него вдовы.
