Площадку очистили от неприятеля. Серые шинели отступали. Зуавы — окровавленные, неистовые — бежали со всех сторон…

Новый порыв ветра разогнал дым. Оторва увидел, что стоит на высшей точке исходящего угла бастиона на Малаховом кургане. Рядом с ним раненый кебир кричал, опираясь на саблю:

— Победа!.. Победа!.. Оторва, ты будешь офицером…

В то же мгновение Питух сыграл торжественную мелодию подъема флага.

Оторва поднял знамя на вытянутой руке, и тысячи людей приветствовали его громом восторженных возгласов и исполненных воодушевления здравиц.

Гордость озарила лицо зуава, он предстал всем устремленным на него взглядам как живое воплощение победы.

— Знамя!.. О-о, наше знамя!..

— И Оторва!.. Да здравствует Оторва!

— Да здравствуют зуавы!

Короткая, совсем короткая передышка, и сражение возобновилось с новой силой. Бастион взяли. Теперь предстояло, сохранив его, овладеть остальными сооружениями крепости. Тяжелая задача, выполнение которой потребует многих жертв, как от французов, так и от русских. Безмерная скорбь охватила душу Оторвы. Она сменила тот прилив гордости, который только что заставлял учащенно биться сердце зуава.

Его брат! Русский офицер!.. Да, брат, которого он только что узнал, но успел так нежно полюбить… неприятель, отважный, благородный и добрый… русский воин одной с ним крови… противник, спасший ему жизнь!

Русский тоже выполнял свой долг и не щадил себя, защищая священную землю своего отечества… И Жан Бургей, суровый солдат, проклял войну, и воинскую славу, и вражду народов, и бессмысленное убийство… сдавленным голосом он бормотал про себя:

— Поль, брат мой!.. Нет, ты не умрешь… О, эта война… и долг!.. Как это ужасно!..

Эти мысли молнией пронеслись в его мозгу. Оторва — солдат! Оторва — француз!.. У Оторвы в руках знамя зуавов, и его долг сделать так, чтобы оно вело их навстречу любой опасности!

Атака становилась еще более яростной, а сопротивление еще более ожесточенным. Каждый отвоеванный метр давался ценой беспримерного бесстрашия. Но нужно было не только завоевать этот метр, но и закрепить его за собой.

Несколько отбитых у противника пушек теперь были развернуты против него же — всего несколько, и этого оказалось совершенно недостаточно. Бо́льшую же их часть успели заклепать сами же русские канониры.

Еще была вполне возможна контратака. Кроме того, отдельные группы солдат не собирались сдаваться. Ни пули, ни штыки не брали этих железных людей. Их приходилось уничтожать залпами картечи. Убивать дважды! — как красноречиво выразился главнокомандующий.

— За мной! Выдвинуть артиллерию! — скомандовал Боске. Он появлялся в самых опасных местах.

Две батареи с впряженными лошадьми дожидались приказа. Они тронули вскачь, великолепным галопом пересекли опустошенную землю и заняли новые позиции.

Первой из этих батарей командовал капитан Шампобер. Он узнал знаменщика-зуава, отсалютовал саблей и закричал:

— Молодец, Оторва!

И тут же приказал открыть огонь. Появились саперы. Все неприятельские укрепления обращались, естественно, в сторону возможной атаки. Теперь, когда их завоевали, необходимо было срочно перевернуть ложементы[274] против русских. Храбрые саперы под огнем принялись за работу. С необыкновенной быстротой они сооружали новые заслоны. Все шло в дело, даже самые, казалось бы, неподходящие материалы… даже штабеля трупов!.. Туры из человеческих тел… мертвая плоть, которая должна была прикрыть живую!

Сражение шло по всей линии противостояния союзников и русских. Враги истребляли друг друга на протяжении восьми километров. Французы, англичане и сардинцы сражались с неслыханной яростью. Медленно, шаг за шагом, русские, атакуемые и в лоб, и с флангов, отступали. Их позиции были захвачены, но какой ценой! Наши войска несли жестокие потери. Трех генералов — Маролля, Понтевеса и Сен-Поля — убили, когда они вели в бой свои бригады. Еще трое были тяжело ранены — генералы Мелине, Биссон и Бурбаки. Убитых или выведенных из строя полковников уже и не считали.

В половине третьего русские предприняли контратаку. Среди французских частей, захвативших Малахов курган, возникло какое-то движение. Боске прошел вперед, одним своим присутствием вдохновляя бойцов.

Новый рывок, которому невозможно было противостоять, кинул французов к подножию башни, где борьба кипела с чудовищной силой.

Русские дали последний залп из всех своих пушек, всех мортир, всех ружей. Генерал Боске упал как подкошенный. Крик ярости и скорби вырвался из груди солдат:

— Боске погиб!.. Боске убит!.. Отомстим за него!

Горькая весть довела до предела ярость бойцов Второго корпуса.

Генерала положили на носилки. Он был ужасающе бледен, безгласен, почти бездыханен. Кровь хлестала из глубокой раны у правого плеча. Осколок снаряда размозжил мышцы и задел легкое. Главный врач Легуэ остановил кровь и прозондировал рану, бормоча про себя:

— Будем надеяться, что она не смертельна[275].

Командующего Вторым корпусом унесли, а его зуавы бросились к башне на Малаховом кургане, защитники которой не оставляли своих постов. Со всех сторон им кричали:

— Сдавайтесь!.. Сдавайтесь!..

— Никогда! — ответил по-французски громоподобный голос, от которого дрожь пробрала Оторву до мозга костей.

— Он! Боже милостивый, он! — прошептал зуав, почти теряя сознание.

— Канониры!.. Огонь!.. — приказал капитан Шампобер.

Две батареи, командование над которыми он принял после гибели командира эскадрона, выстрелили разом.

Башня осела, а потом окончательно разрушилась под натиском железного урагана. Русские — а их осталось не больше шести десятков — укрылись в подземном каземате и продолжали сопротивляться. Кому-то пришла в голову дикая идея выкурить их из укрытия. Тотчас солдаты навалили под бойницами остатки туров и фашин и подожгли их. Клубы огня и дыма рвались вверх. Из каземата послышались вопли и проклятия.

Неожиданно из-под земли выскочила кучка солдат — русские, с примкнутыми штыками. Они были на пределе сил, вел их гигант с обнаженной саблей, окровавленный, весь в лохмотьях. Раненая рука висела на платке, сложенном, как перевязь. Не менее двухсот ружей было нацелено прямо на храбрецов. Они будут расстреляны в упор. Оторва издал нечеловеческий крик и бросился вперед, размахивая знаменем.

— Поль! Брат мой!

Русский офицер остановил на нем взгляд своих блуждающих глаз, в которых блеснули слезы волнения и отчаяния, и прошептал:

— Жан… о, Жан…

Оторва обнял брата одной рукой и, окутывая складками знамени, сказал:

— Товарищи… долой оружие… А ты, брат… ты теперь мой пленник.

В то время как Бургеи, которых снова свело Провидение, обнимались, батальон защитников Малахова кургана складывал оружие.

Майор Павел Михайлович в полном изнеможении смотрел на французов, усеявших разрушенные укрепления противника, и говорил срывающимся голосом:

— Да, это были бы роскошные похороны… десять тысяч человек разом… одним взрывом… И ты, брат, был бы первой жертвой!.. А я хочу, чтобы ты жил…

— Брат!.. Что ты хочешь этим сказать? — спросил в ужасе зуав.

— Под крепость Малахова кургана заложена мина… Электрические провода… должны поджечь порох… здесь… под этим костром… Прощай, Жан!.. Прощай: брат… если я умру, передай нашему отцу, что я выполнил свой долг… я чист перед Россией… моей родиной… и перед его родиной… Францией!

И Поль упал без чувств.

Со всей возможной поспешностью французы принялись заступами долбить землю, засыпать и гасить огонь. Обнаружились металлические провода, их тут же перерезали. Опасность была предотвращена, французский корпус спасен, и Малахов курган завоеван окончательно.

Коль скоро Малахов курган взят, Севастополь — в руках союзников. Русские это понимали и приготовились к эвакуации, назначенной на пять часов пополудни того же дня.