— Я сам хотел бы поглядеть на нее хотя бы одним глазком. — Симкин лукаво подмигнул Угольцеву. — Говорят, ужасно сексапильная девчонка.

— Вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Тем более что все случилось в мое отсутствие. Ну и слава Богу, скажу я вам, хоть они у нас с вами и разные. Выпьете рюмку коньяка?

— Пожалуй, да. — Угольцев несколько раз прошелся из угла в угол тесного кабинета главврача. — Но ее близкие, судя по всему, уверены, что она лежит у вас в клинике.

— Совершенно верно. Надеюсь, вы не станете убеждать их в обратном. По моему впечатлению, вышла жестокая и некрасивая история. — Симкин брезгливо поморщился. — Мне кажется, мать, сама того не сознавая, решила отомстить собственной дочери за то, что ее в этой жизни очень мало любили. Все та же библейская притча о праведных и грешных, только на современный манер. Ну что же, выпьем за то, чтобы в нашем мире, который не может существовать как без тех, так и без других, всегда сохранялся здоровый баланс.

— Где же мне теперь искать ее? — вырвалось у Угольцева.

Симкин пожал плечами.

— Если вам придет в голову идея, советую держать ее в секрете. От меня в том числе… Я, как вы понимаете, официальное лицо.

— Спасибо, Борис Львович. — Угольцев крепко пожал Симкину руку.

— И вам тоже. Если найдете… свою племянницу… Хотя, должен вам сказать, все эти разговоры о том, что юные существа чрезвычайно ранимы и восприимчивы к несправедливостям и несовершенствам нашего мира, как говорится: не в пользу богатых и не во вред бедным. А потому прощайте. У меня начинается обход.

«Все-таки этот парень забрал ее, — думал Угольцев, испытывая самые противоречивые чувства. С одной стороны он был рад за Марусю, с другой… Покупая этот дом, он надеялся на то, что она, сломленная предательством любимого человека, в конце концов очутится в его… Нет, нет, он не хочет, чтобы Маруся вот так сразу стала его любовницей, хотя она и возбуждает его. К этой девушке Угольцев испытывал еще и родительскую нежность, о чем, разумеется, не сразу догадался. — Дай Бог ей счастья. Но это, кажется, невозможно — у того парня наверняка есть семья, возможно, и дети тоже. Он бросит ее, когда притупится острота ощущений. Правда, у него открытое, честное лицо. Ну и что из того? Иногда мы оказываемся в таком переплете, что приходится рвать по живому. Вот и выбираешь, где меньше боли причинишь…»

Подобные мысли одолевали Угольцева всю обратную дорогу. Ровно через сутки начинались съемки картины. Предстоял окончательный выбор натуры для первого эпизода, рабочая встреча с режиссером и автором сценария. Это было даже здорово, что у него не окажется ни одной свободной минуты.

— Вами интересовалась одна молодая особа, — сказала администраторша гостиницы, щедро улыбаясь Угольцеву густо-сиреневым ртом.

— Я занят, — машинально буркнул он, привыкший к осаде со стороны девиц, жаждущих сняться хотя бы в крошечном эпизоде. — Не пускайте ко мне никого.

— Поняла. — Администраторша смотрела на него как-то уж больно внимательно. — У этой девушки ваша визитная карточка. Мне кажется, она слегка не…

— Где она? — почти выкрикнул Угольцев.

— Швейцар не разрешил ей остаться в вестибюле. Думаю, она где-нибудь поблизости.

Угольцев выскочил в ночной мрак, моросящий мелкими брызгами дождя. Лавки возле лестницы, подсвеченные снизу тускло-зелеными фонарями, были пусты. На пляже тоже ни души. Он бросился к морю, туда, где стоял одинокий топчан.

— Девочка моя, неужели это ты? — прошептал он, опускаясь на колени.

Она всхлипнула в ответ, еще сильнее прижимая к подбородку колени.

— Все будет в порядке. Все будет хорошо, — твердил Угольцев, гладя ладонью влажные спутанные волосы Маруси.

— Нет. Не будет, — едва слышно прошептала она. — Уже никогда не будет.

Он осторожно подсунул ей под спину обе руки, прижал к себе ее легкое вздрагивающее тело и, пошатываясь от захлестнувшего ощущения полного счастья, стал подниматься по лестнице.

— Моя племянница, — сказал он администраторше. — Пускай принесут раскладушку и комплект белья. Да, и что-нибудь поесть.

— Девочка моя, неужели это ты? Не верю своим глазам, — шептал Угольцев, глядя на крепко спящую в его постели Мусю. — Я не дам тебя в обиду, не бойся. И сам не обижу. — Он вдруг понял, что щеки у него мокрые от слез, и, стыдливо озираясь по сторонам, вытер их платком. — Моя девочка. Моя маленькая девочка…

Галина с каким-то мазохистским наслаждением читала страницы из дневника Андрея, где он описывал интрижку с женщиной, которую обозначил буквой «С». Это была сплошная порнуха вперемежку с крепким мужицким матом. Она и раньше догадывалась о том, что Андрюша ей изменяет, хотя прямых доказательств, кроме его пьяных признаний и угроз, у нее не было.

«Я правильно сделала, когда написала ему, что выхожу замуж за Китайца, — думала Галина, глядя в затянутое почти осенними тучами небо. — Почему я на самом деле за него не вышла? По крайней мере, сейчас бы никакой Симкин не посмел бы ко мне даже пальцем притронуться. Да я бы сама смотреть в сторону другого мужика боялась. А так… Блин, ну и дура же ты, Галина Батьковна».

Она перевернула страницу и увидела карандашный набросок женского лица. Большие глаза в обрамлении густо накрашенных ресниц, ежик волос, улыбка паяца… Блин, да ведь это же она в день их первой встречи.

«Моя милая Карменсита! Не могу без тебя. «Пускай другой тебя ласкает, пусть множит дикую молву, Сын Человеческий не знает, где преклонить ему главу…» Ты теперь замужняя дама. Мать пишет, у тебя родился ребенок. На кого он похож, а? Может, на меня? Наша с тобой кровь смешалась в одну — не могла она не смешаться, ведь ты отдавалась мне без остатка. Только если это сын, не называй его Андреем. Все Андреи непутевые ребята и неверные любовники. Ну, а если дочка, назови ее в честь нашей любви. Догадалась как? На-деж-да. Когда я встретил тебя, я вдруг поверил в то, что ты моя самая главная женщина. Но ты не виновата, что мои надежды не оправдались. Я первый изменил тебе… Прости, Бог, тех людей, которые хотели нас разлучить и добились этого. На-деж-да. Я точно знаю, что у тебя родится дочка…»

— Идиоткой будешь, если оставишь. Или же тогда срочно замуж выходи. Мать-одиночка в нашем городе хуже огородного пугала. Я, конечно, чем могу, всегда подсоблю, но работать не брошу, не надейся. Пенсию собственную заработаю, хоть кровь из носу. — Капитолина Дмитриевна обняла дочку за плечи, прижала к своей хлипкой груди. — Поехала бы к нему в гости, рассказала все честно. Глядишь, и женится на тебе твой Андрюша.

Галина оттолкнула мать и затрясла головой.

— Не поеду. Ни за что на свете.

— А за этого твоего Китайца, или как там вы его зовете, я тебя не отдам, дочка, хоть у него и дом полная чаша. Ворованное все у них. Его батя большим махинатором был — года на заправке не проработал, а уже сыну мотоцикл с люлькой купил, потом и «жигуленка». Твой отец хоть и алкашом был, чужой копейки сроду не брал.

— Что же мне делать, мамочка? — вырвалось у Галины прежде, чем она успела подумать, что никто, кроме нее самой, не способен развязать тот узел, который она затянула на себе собственными руками.

— Что делать? — Капитолина Дмитриевна теребила воротник своего старенького пальто— она уже собралась идти на работу. — Поезжай к Зинаиде в Щукино. Правда, на работу ты там вряд ли устроишься — она мне прошлый раз написала, что почту, и ту у них собираются закрывать. Все нынче из деревни в город бегут. Ну да у них свой сад-огород. Небось с голоду не помрете.

— Я там от скуки умру.

— Ты хоть дружку своему письмецо черкни. Может, что посоветует.

— Нет. Не могу я это сделать. Он думает, я замуж за Китайца вышла. Я сама ему так написала.

— Дуреха ты у меня. К тому же и гордячка. Небось погуливает парнишка, а ты решила, будто вашей любви конец.

— Не в этом дело, мама.

— А в чем же тогда? Все они гуляют. И что же теперь нам, бабам, делать прикажете? В девках всю жизнь сидеть? Да ты ведь у нас тоже не святая.