— Мамай дал машину, и я повезла Лелика в Ленинград. Представляешь, мне словно шепнул кто-то: не доверяй его местным костоправам. Перелом оказался ужасно сложным — у Лелика, как ты знаешь, хрупкие косточки. Мы с ним неделю в больнице лежали. Папа устроил нас в отдельную палату. Ну, теперь все самое страшное позади, а поначалу ему даже обезболивающие уколы делали. Через десять дней снимут гипс, тьфу-тьфу. — Ариша прижалась щекой к горячей груди мужа и всхлипнула. — Как хорошо, что ты вернулся. Я тут совсем духом пала.
— Ну, это ты зря. — Вадим вылез разом из джинсов и трусов и с удовольствием погрузился в душистую воду. — Жаль, что у нас нет телефона.
Едва он произнес эту фразу, как тут же мысленно обругал себя за лицемерие. Он знал, что даже если бы у них в квартире стоял телефон, он бы не стал звонить Арише. Он не делал этого даже тогда, когда она с сыном жила у родителей в Ленинграде, а он — это было заведено у них чуть ли не с первого дня их совместной жизни — уезжал в свой вольный холостяцкий отпуск.
— Скоро поставят. — Ариша села на скамейку, взяла пузырек с шампунем, выдавила себе на ладошку густую зеленую жидкость. — У тебя отросли такие длинные волосы. Увы, наш Мамайчик отстал на целых полстолетия от моды. Если бы полком командовала я, то в приказном порядке велела бы тебе носить гриву, как у Миши Боярского.
У Ариши были ловкие быстрые пальчики. А он, как выяснилось, успел подзабыть, как приятно, когда тебе моет голову женщина.
— А Вовке Простакову ты бы какую стрижку выбрала? — не без иронии поинтересовался Вадим, блаженно вытягиваясь в теплой воде.
— Я бы сняла с него скальп и повесила его в тире. — Ариша весело рассмеялась. — Но уши я бы ему оставила — грех лишать человека таких роскошных ушей. А знаешь, Сонькина мать говорит, что раньше с такими ушами в армию не брали, а уж тем более в авиацию. Представляешь, это чучело схлопотало тут выговор за то, что…
Вадим больше не слышал того, что рассказывала ему жена. Он закрыл глаза и напрочь отключился. Вернее, переселился в тот необыкновенный мир, в котором обитал последние три недели. За каких-нибудь десять-пятнадцать секунд он пережил те наслаждения, которые узнал благодаря Марии-Елене. Этот короткий отрезок времени был ослепительно ярким пятном во всей картине его богатой приключениями жизни. Он простонал, когда подумал о том, что потерял Марию-Елену навсегда.
— В глазки попало? Прости, роднуля. — Ариша плеснула в лицо мужу теплой чистой водой из розового пластмассового ковшика. — Знаешь, я нашла себе работу. Серьезно. Теперь у меня будет совсем мало свободного времени, и я не стану приставать к тебе со своими бабскими глупостями. Мама правильно поставила диагноз — это у меня от безделья.
— А как же Лелька?
— Я все обдумала и взвесила, роднуля. Неужели ты мог подумать, что я брошу Лелика на чужих людей? Я буду давать на дому уроки музыки — представить себе не можешь, сколько оказалось желающих приобщить своих отпрысков к музыкальной культуре. Папа сказал, что ассигнует мне деньги на пианино. Знаешь, я хочу «Петрофф» — у него такая классная полировка. — Ариша вздохнула и стала втирать ему в голову протеиновый бальзам. — Увы, мой «Ферстер» к нам не влезет. Может, когда мы получим двухкомнатную квартиру… Мамай уверен, дом закончат к майским. Правда, там в основном трехкомнатные и однокомнатные. Но он обещал поговорить с…
— Я хочу перевестись куда-нибудь южнее, — неожиданно вырвалось у Вадима, и он от удивления нырнул под пену. Он пробыл под водой не больше полуминуты, но успел за это время понять, что совершил непростительную глупость, вернувшись домой. Он знал, что не сумеет противостоять воле жены, неожиданно избравшей совершенно не вписывающуюся в его представление о ней тактику.
— Роднуля, там тебе все придется начинать с нуля. Конечно, если тебе так хочется, я могу поговорить с папой. Но Лелик будет очень скучать без своих приятелей.
— Мне кажется, что ему не годится здешний климат, — не совсем уверенно сказал Вадим и снова спрятался под воду. На этот раз он ни о чем не думал. Он просто весь отдался душистой свежести воды.
— Да? Почему ты так решил?
— Он все время киснет. Я сам чувствую, что меня когда-нибудь доконает эта сырость.
Он встал, стряхнул с себя пену и завернулся в халат, который подала ему Ариша.
— Роднуля, а я знаю, почему Лелик болеет.
Ариша налила в кружку душистое кофе, который заваривала в духовке на противне с раскаленным песком.
— Почему? — машинально спросил Вадим.
— Я была тебе плохой женой. Я все время пыталась тебя переделать, перекроить твой характер по своему вкусу. Ты сопротивлялся. И правильно делал. — Она виновато улыбнулась. — Ребенку было неуютно в атмосфере вечного противостояния. Он жил как в рентгеновском кабинете, понимаешь? Ведь от нас, от меня в особенности, шло мощнейшее излучение. Да, да, не смейся — я это точно знаю. Ты сам не мог находиться долго дома — то пульку шел писать, то играл в кегли. Прости меня, Вадюша. Я поняла, что была ужасно несправедлива к тебе.
Она вдруг очутилась у него на коленях. Он не смог оттолкнуть ее — она была соблазнительной молодой женщиной, к тому же его женой, а главное, матерью его единственного сына. Он обхватил Аришу за талию, прижал к себе. И громко скрипнул зубами, вспомнив Марию-Елену.
— Папочка! — Лелик налетел на него вихрем, опрокинул на скатерть пустую кружку, больно ударил его по носу краем своего замызганного гипсового лубка. — Я ждал тебя до половины первого. Ты же сказал, что приедешь вечером, правда, папа? Я скучал по тебе днем и ночью, и даже когда сидел в туалете.
Потом они завтракали втроем на увитой диким виноградом лоджии. Шумели березы на ветру, а ему казалось, что где-то далеко внизу плещется теплое синее море. Однажды он закрыл глаза и его губы прошептали беззвучно: «Мария-Елена…» Ему показалось, она прошла в миллиметре от него, прошелестела всеми складками своей пышной, похожей на цветущий луг, юбки. Когда он наконец открыл глаза, Ариша отлучилась за чем-то на кухню. Лелик сидел, подперев щеку здоровой рукой, и смотрел на отца преданными глазами.
— Сынок, я… забыл привезти тебе подарок. Мы сейчас пойдем в военторг, и ты выберешь все, что захочешь.
— У меня теперь есть все. Мне больше ничего не нужно. Только ты нас не бросай. Ладно, папа?
— Что ты! — Вадим вскочил, подхватил сына на руки и направился на кухню, где Ариша мыла посуду. — Мы теперь всегда будем вместе — ты, мама и я.
Мария Лукьяновна была категорически против того, чтобы устраивать поминки, но Нина неожиданно проявила свою волю.
— Потом сама будешь жалеть, — сказала она в одночасье превратившейся в старуху матери. — Не по-людски это. Бабушку все соседи любили. Они тебя осудят.
— Мне наплевать, — прошептала Мария Лукьяновна, сглатывая то и дело подступавшие слезы. — Самое большее через неделю я буду далеко отсюда.
— А вот мне не наплевать. Это, между прочим, моя родная бабушка.
— Люди спросят, где Маруся. Что я им отвечу?
Мария Лукьяновна сидела, сгорбившись за столом в своей комнате, пол которой был завален стопками книг, вынутыми из шкафов.
— Ты же сама сказала, что тебе наплевать.
— Да, но… — Она снова сглотнула слезы и, запрокинув голову, уставилась в потолок. — Это такой позор, — едва слышно прошептала она.
— Мама, ты не должна была это делать. Зачем ты это сделала, мама?
— Я сделала это ради ее собственного блага.
— Она возненавидит тебя на всю жизнь.
— Она давно меня ненавидит. С тех пор как появился он.
— Неправда! Она так переживала, когда ты потеряла сознание. С ней случилась настоящая истерика.
— Меня положили в больницу, а она уехала. И даже ни разу не справилась о моем здоровье. Она очень жестокая. Вся в отца.
Мария Лукьяновна наконец достала из кармана платочек, приложила его к крыльям носа. Она делала так, когда у нее был насморк.
— Но это вовсе не повод для того, чтобы засовывать человека в психушку. Мамочка, ну как ты могла?
