ДОМ ЗА УГЛОМ Этот дом за углом — довоенного времени первенец. У него под крылом столько судеб рождалось и пестовалось!.. Здесь квартирой владел ученик Немировича-Данченко — холостяк, лицедей, говорливый и в меру удачливый… Были окна во двор. А из окон — застольное зарево. Дом грустит до сих пор, вспоминая лихого хозяина… Вы от грусти такой ни людей, ни дома не избавите… Этот дом городской — как немое хранилище памяти. Он в Историю врос. Он хранит в глубине, как приданое, горечь высохших слез, клятвы — прежние, запахи давние… В доме жил мальчуган. Жил, сражаясь с мышами и цыпками. Всё кинжалы строгал. А потом заболел медициною. И ушел на чуму — напрямик, через мостики шаткие. Обелиском ему стали белые горы Тянь-Шаньские… Дом стоит за углом — небольшое, обычное здание. Он заполнен теплом всех, кто в нем поселялся когда-нибудь… Здесь, имея права, все не может наплакаться девочка, молодая вдова — слишком грозных наук — Академика. Жил всего ничего. Был закрытым до вздоха последнего. Даже имя его лишь недавняя смерть рассекретила… За оконным стеклом собираются отсветы зябкие… Этот дом за углом помнит многое, видывал всякое. Память не подновишь. Бесполезно ее ремонтировать. Дом над былью навис всеми лестницами, всеми квартирами… На жильцов по-особому окнами смотрит неброскими этот дом, облицованный мемориальными досками. "Подступала поэма..."
Подступала поэма. Она изводила меня. То манила доступностью легкой, а то — не давалась. Подступала поэма. Звучать начинала, дразня. А потом за границами голоса вдруг оставалась… Если я уезжал, то она меня честно ждала, терпеливо ждала на ступенях у самого дома. Подступала поэма. Невнятной и точной была. Сумасшедшей и невозмутимой. Жестокой и доброй… А однажды приснилось мне: я нахожусь на посту. И ночная дорога, как пеной, туманом закрыта. Вдруг почувствовал я, как приходит в мою немоту ощущение ритма, звенящая яростность ритма! Этим медленным ритмом я был, будто льдами, затерт. Он во мне тяжело нарастал, колыхаясь и зрея… — Кто идет? — — закричал я. — Стой! — Кто идет?.. И услышал спокойный ответ: — Время. "Не навреди, эскулап..." Не навреди, эскулап, истомленному хворью, не запятнай равнодушьем стерильный халат. Совесть твоя да наполнится страстью живою! Да не останется фразою твой Гиппократ! Пусть эта клятва продолжится в дне заоконном, пусть возле самого сердца забьется в груди. Необходимостью станет. И станет законом: «Не навреди, человек, человеку. Не навреди!» Остановись и прислушайся к странному грому, этот большой и забывчивый век огляди. Женщине, хлебному колосу, шару Земному — даже во славу, даже во имя — не навреди! Не навреди, человек, ни березе, ни морю, влажной тропинке и птице, летящей во тьму. Вместе со всею своею немыслимой мощыо не навреди ненароком себе самому… Не обольщайся цифирью немедленных выгод, реки корежить и горы срывать погоди. Вместо того, чтоб, не думая, что-то воздвигнуть, лучше остынь и подумай. Не навреди… Я понимаю размах озорного азарта, силу твою понимаю, но, как ни крути, если ты веришь, что жизнь не окончится завтра собственным внукам и правнукам не навреди! Не навреди и сегодняшним детям и листьям. И, оставаясь достойным пути своего, не навреди никому — ни далеким, ни близким. Близким — особенно. Это ведь проще всего. |
