— Да, это, пожалуй, так.

— И вы же не станете отрицать, что у вас многие хотят забрать себе все доходы победы.

— Нет, вот тут вы… нет, нет, тут вы не правы.

— А я вам говорю, что ваши банкиры стремятся к одному — превратить Америку в крепость милитаризма, и Черчилль будет благодарить небо, что он во-время воспитал из них таких добрых милитаристов. Черчилль — их бог, а не Рузвельт. Рузвельт для них слишком хорош. Они давно уже заслуживают худшего президента, Гаррис.

— Можно вам когда-нибудь написать, Воропаев? — неожиданно спросил Гаррис.

— А зачем? Если вы изменитесь, я услышу о вас и без писем, а если останетесь тем, чем являетесь сейчас, к чему тогда ваши письма?

— Пожалуй, верно.

Они разошлись, хотя им очень еще хотелось поговорить.

Беседа с Гаррисом так взволновала Воропаева, что он с радостью воспользовался первым же удобным случаем уклониться от дальнейших встреч с приезжим.

И все-таки ему еще раз пришлось встретиться с Гаррисом. Иностранные журналисты собрались на экскурсию в Севастополь, и Воропаев оказался снова нужен.

Только что приехавший из обкома Васютин лично заехал к нему, чтобы попросить — в качестве одолжения — не отказываться от этой поездки, как он несколько раз подчеркнул.

Воропаев не был еще знаком с Васютиным, и ему понравилось, что тот заехал запросто, без начальственного высокомерия, да и внешне Васютин произвел приятное впечатление.

Это был широкоплечий толстяк с копною вьющихся русых волос и обаятельною, в обе щеки, улыбкой, от которой каждый раз розовело его довольное лицо.

— Я уже сказал Корытову — не мучить вас. Но ведь и то — кого, как не вас? Народу нет. Я вам и так еще одно попутное заданьице подкину. На местную тему.

— Я, товарищ Васютин, тоже здесь без году неделя, не старожил…

— Не старожил, так станете им. Уезжать пока не собираетесь? Мало-мало устроились?

— Более или менее.

— Скорее, пожалуй, менее, чем более, как я слышал. Ну, обживетесь.

По внешности Васютин был типичным партийным работником, подвижным, но не суетливым, с решительной категоричностью в жестах. Таким он был не столько по характеру, сколько по положению, автоматически выработавшему в нем за многие годы повадки командира, не умеющего медлить и запаздывать.

Васютин все делал сейчас же и сразу, как только перед ним возникала какая-нибудь задача. Он откладывал только то, что уже определилось как удавшееся или окончательно безнадежное. На коммунистов области он должен был производить впечатление человека цепкого, упрямого и насмешливого. Воропаев знал по многим отзывам, что Васютина уважали за простоту, за уменье впрягаться в новые дела, а главное — за способность, очень бросающуюся в глаза: запоминать имена, отчества и фамилии многих тысяч людей, составляющих актив области.

Пока Воропаев возился с костылями — он дома никогда не носил протеза — и причесывался перед зеркалом, Васютин, глядя в окно, нетерпеливо постукивал карандашом по раскрытому блокнотику.

— Я слышал, что вы, товарищ Воропаев, маленько недооценили свои силы или, скажем так, переоценили болезнь, рано ушли на покой, — сказал он, разглядывая улицу.

— Ушел я, может быть, действительно рано, да ведь, как говорится, ранения и болезни не выпрашивают, а получают.

— Это-то я понимаю. Я не в обвинение. Я сожалею.

— А-а, что же, спасибо тогда за внимание.

— Вы на нас, тыловиков, между прочим, не сильно огрызайтесь. Мы вашего брата, фронтовика, тоже в разных лицах видали. Не всякий фронтовик — передовик. Погоны да ордена нас не гипнотизируют, товарищ Воропаев, и вас, мне кажется, тоже не должны гипнотизировать.

Воропаев промолчал, выжидая, что будет дальше.

— Это я не о вас. Что касается вашей персоны, то о нас неплохо отзываются, неплохо, — договорил Васютин.

«Типичная оценка аппаратчика, — подумал Воропаев: — сказать «хорошо» — боязно, сказать «плохо» — не верно», — и так, как ему был неприятен начавшийся разговор, подсел к столу, сказав:

— Я готов. Слушаю вас, товарищ Васютин.

Гость, в полглаза взглянув на него, с размаху поставил глубокую точку в блокноте.

— Да. Так вот. Начну собственно с конца. Вчера товарищ Сталин возвращался с конференции к себе пешком. Устал, видимо, хотел развлечься. Шел нижним шоссе. Знаете? И обратил он внимание на обилие у нас пустых склонов. «В чем дело?» — спрашивает. Говорю: «С водой туго, Иосиф Виссарионович. Табаки не пойдут, для виноградников высоковато, под маслину оставили. И полезно, и воды не надо…» А он мне: «Так я, говорит, и маслины там никакой не вижу. Где же она?»

— А ведь правильно — где же?

— Безусловно правильно. Мы, признаюсь вам, сами об этом думали, да руки все не доходили. Текучка нас заедает, будь она проклята. Так вот, я вас хочу попросить: поедете вы сейчас с гостями природу им нашу показывать, поприкиньте — где бы, сколько и как. Мы, конечно, потом специальную комиссию наладим…

Воропаев пренебрежительно махнул рукой.

— Только деньги тратить. Я сторонник ферганских методов. Комиссии комиссиями, а на пятки им наступал колхозник с кетменем.

— Опыт, что и говорить, замечательный, — с завистью сказал Васютин, — но я побаиваюсь его: время другое. Заметьте, что в Фергане начали когда? В тридцать девятом! Какой годище, помните? Этот их почин не от бедности шел, а от избытка сил, от… удали, что ли… Какая силушка бурлила в крови! Так ведь? А о чем мы можем сейчас мечтать, когда весь народ на войне и мы с вами в состоянии только один другого мобилизовать?.. Да. Так вот. Поприглядитесь, пофантазируйте. Я иной раз думаю: пора бы нам иметь специальных мечтателей вроде агитаторов и пропагандистов.

— На зарплату сядут — и мечты прочь!

— Тоже верно.

— А поехали вместе, товарищ Васютин! — предложил вдруг Воропаев. Ему нравился этот нетерпеливый человек. — До перевала я с вами, там заночую у метеоролога, а на рассвете примкну к экскурсии журналистов.

— У Зарубина заночуете? С ветрами беседует который? Байбак! — Васютин почесал карандашом висок, прищурил глаз, соображая, есть ли у него время, и неожиданно согласился.

Шоссе за городом поднималось круто вверх, и там, где в первое утро после приезда Воропаев мечтал о собственном домике, «виллис» Васютина случайно и остановился.

Крутой каменный сброс, окаймленный узкими пустырями, давал повод для размышлений.

— Тут бы вот и поставить контору совхоза: центр близко, шоссе рядом, до причалов рукой подать, — сразу же предложил Васютин, приглашая Воропаева высказаться.

— Я мечтал тут как-то о собственном домишке, — посмеиваясь, сказал тот.

— Не подняли бы.

— Не поднял бы.

— Маленькое почти всегда тяжелее большого.

— Пожалуй. А контора здесь к месту. Тут вообще, знаете, хочется превратиться в проводника будущих строек, до того все не заселено, не возделано еще.

— Возьмите-ка, пожевать надо, — Васютин вынул из кармана сверточек и предложил Воропаеву бутерброд.

— Спасибо. А поглядите-ка, тут и вода должна быть. Вон, видите, ложе потока? Небольшое водохранилище и…

— Точно. Людей бы только, людей.

— Война — боюсь грубо сказать — хорошую службу нам сослужила: показала, чего можно достичь, если всем народом на одно дело навалиться…

— Лет через пятнадцать тут замечательная здравница выстроится.

— Безусловно. Именно выстроится. Хорошо сказали. У нас оно так — именно выстраивается, как бы вырастает.

— Теперь бы нам туда, к той бухточке, перекочевать.

— Ту бухточку я уже окрестил Счастливой. Роскошное место. Сплошной сосняк, вы видите? Там воздух, как настой, ей-богу. На берегу солью пахнет, а в воду полезешь — сосной отдает. Мне один здешний врач как-то даже целую лекцию прочитал о значении морской воды для здоровья. Она, дескать, как солевой раствор, является электролитом, таким же электролитом является и человеческое тело. Значит, при взаимном контакте между ними должны возникать электрические токи и обмен ионами. Свободно существующие в морской воде ионы солей проникают в тело, а из него выделяются в воду различные там ядовитые вещества.