– Бертран?

– Лежи смирно… Я тебя внимательно слушаю, – пошептал он, целуя мое ухо, шею. И его губы были такими горячими и нежными…

Москва, 2010 г.

Ночная няня Вера Петровна, или просто Верочка, двадцати трех лет, проснулась оттого, что ей приснился нехороший сон. Комнатка, где ей иногда удавалось поспать, была расположена в правом крыле старого здания интерната, довольно далеко от спален воспитанников. Конечно, по-хорошему, ей спать нельзя было, и эта комната с продавленным диванчиком, шкафом, столом и единственным стулом была просто ее рабочим местом, где она могла переодеться и находиться в свободное от обходов время. Но, как она потихоньку выяснила, все ночные няни, работавшие здесь до нее, тоже позволяли себе поспать, а потому ничего страшного в том, что она немного отдохнула, не было.

Она встала, посмотрелась в зеркало, одернула помявшийся тонкий свитер и вышла из комнаты. В коридоре, освещенном тусклой лампой, которую оставляли для того, чтобы воспитанники могли ночью добраться до туалетов, было тихо. Полы блестели, и это тоже была заслуга Верочки, которой вменялось в обязанность мыть два коридора – на первом и втором этажах. Вроде все тихо, но почему-то на душе неспокойно. Так уже бывало, когда она, проснувшись среди ночи, испытывала необъяснимый страх. Вот вроде бы все хорошо, и дома, она знала, муж с маленькой дочкой, все живы-здоровы, тогда отчего такая тяжесть на душе?

Возможно, причина кроется в ней самой. Как только она устроилась работать ночной няней в интернат, она стала неспокойной. Жизнь маленьких детей, брошенных родителями, потрясла ее своей беспросветностью. Никому не нужные, одинокие маленькие люди с печальными глазами, пребывающие в постоянном ожидании чуда – прихода своих непутевых (или умерших) родителей. Это страшно, это очень страшно. Быть может, именно этот детский сиротский страх и пропитал все эти стены и затаился в темных углах интерната?

Верочка тихими мелкими шажками дошла до дверей спальни мальчиков, остановилась, прислушалась. Тишина. Открыла дверь, заглянула. Темно, тихо, слышно только дыхание и посапывание… Значит, все спят. Заглянула к девочкам – тоже спокойно. Вернулась к себе, и тотчас ей пришла эсэмэска от сторожа, Николая Петровича: «Приходи оладьи есть».

Она улыбнулась. Знала, что в кухне для сторожа повара всегда оставляют еду. А ему есть одному скучно, вот он всегда и приглашает ее почаевничать. Что ж, почему бы не воспользоваться приглашением?

Она быстро спустилась вниз, вышла из основного корпуса интерната, завернула за угол и побежала по дорожке к старому, построенному еще немцами-военнопленными зданию из потемневшего красного кирпича, где находились кухня и столовая. Фонари, расположенные по периметру высокого каменного забора, окружавшего большую территорию интерната, освещали не только корпуса, двор и спортивную площадку, но и часть улицы с прилепившимся к стене небольшим базаром. Днем здесь кипит жизнь, торговцы раскладывают свой товар, как будто бы дразнят детишек свежими фруктами и конфетами. Младшие особенно любят, сидя на подоконниках в своих классных комнатах, разглядывать расположенные внизу, под самыми окнами, торговые ряды…

– Пришла, ну, проходи-проходи…

Сторож, невысокий плотненький человечек в вечной душегрейке из старой овчины, которую он носил в любое время года, с симпатичным добрым лицом, которое он забывал побрить, курносый и большегубый, встретил Веру улыбкой.

– Не знаю, любишь ли ты холодные, но я на всякий случай подогрел на сковородке, на масле… Оладьи – мечта! Томка мне варенье оставила, ну а где лежит сметана, я и так знаю… Чай я заварил… Одному-то не хочется вечерять…

– Николай Петрович, скоро уже утро! – улыбнулась сторожу Вера. – Смотрите, небо порозовело…

Вот за чаем Николай Петрович и рассказывал ей истории воспитанников, которых знал много лет, потому как с незапамятных времен сторожил интернат. Истории бывали подчас страшными, когда выяснялось, что родители какого-нибудь воспитанника или воспитанницы погибли, или их убили, или они были наркоманами или алкоголиками. Некоторые дети сбегали от своих родителей, которые избивали их, но потом снова возвращались и снова сбегали… Бывали случаи, когда детей усыновляли, а потом снова возвращали в интернат, и таких историй становилось все больше и больше. Узнала Вера и о том, что многие воспитатели сами усыновляли своих воспитанников, давали им образование и отпускали в большую жизнь.

– Вот, возьми себе тарелку, наложи сколько хочешь… Варенье… Томка свое принесла. У нее же дача, так она насобирает клубнику, наварит варенье и приносит сюда, в интернат, ребятишек побаловать…

– Николай Петрович, я вот вас все хотела спросить. Этот мальчик, такой хорошенький, с белыми волосами, похожий на ангела. Саша его зовут.

– Казанцев?

– Да, Саша Казанцев. Хороший мальчик. Сирота. Его бабушка воспитывала, а когда она умерла, его и определили к нам. А родители?

– Нет родителей. Во всяком случае, я никогда не слышал ни о матери, ни об отце. Знаю только, что он сирота. Так ты у Марии Викторовны спроси, у нее же все личные дела на воспитанников есть.

– Просто я видела на тумбочке возле его кровати портрет в рамке, и на нем – две женщины. Я тогда еще подумала, что одна мать, а другая, может, тетя или еще кто… Молодые такие женщины, мне даже показалось, что они чем-то похожи… Знаете, так жалко мальчишку. Славный, тихий такой, с большими печальными глазами…

– У них у всех здесь такие глаза. Глаза сирот, Вера. Можно еще понять, когда родители умирают и детей сюда, к нам определяют, но когда родители живы, пьют и бьют своих детей… Это уже ни в какие рамки не укладывается. Знаешь, сколько раз я ходил по адресам по просьбам детишек, искал их родителей. Они, маленькие, описывали мне улицу, на которой жили, дом… Словом, пытались указать какие-то ориентиры, чтобы я только поехал и поискал родителей. И что самое удивительное – они продолжают любить их, представляешь? И мечтают встретиться с ними.

– А как так случилось, что здесь открыли лицейские классы? Неужели нельзя было как-то иначе решить вопрос… Я имею в виду, что теперь здесь можно увидеть на фоне интернатовских детей не сирот, из хороших семей, обеспеченных. Вы видели, какими глазами наши дети провожают эти роскошные дорогие машины, которые увозят из интерната учеников лицейских классов? Такой контраст… Это же ранит их. Не думаю, что это было правильное решение.

– Так нас же с тобой никто не спросил. У них там, – Николай Петрович поднял указательный палец вверх, – своя правда.

– Если бы у меня были средства, я бы усыновила Сашу. Он такой милый, мне кажется, что он очень умненький, вдумчивый.

– Сашка-то? Да, я тоже подметил. Но ты не расстраивайся особо-то. Таких мальчишек усыновляют. Симпатичных, умненьких. Сама же знаешь, видела небось, как время от времени к нам сюда приезжают парочки, будущие мамаши с папашами… Присматриваются к нашим, как в магазине игрушек – кого бы выбрать, мальчишку или девчонку. Странно все это, как-то не по-людски. Хотя, по мне, так пусть их побольше усыновляют, да только чтобы потом не возвращали обратно, вон как Валюшу Ефимову… Это же ужас какой-то! Поиграли и бросили, как куклу. Понятное дело, что она с характером, да и не привыкла еще к чужим… Можно было подождать, пока она сживется с ними… Подумаешь, взяла что-то там в супермаркете… Да у нее, поди, глаза разбежались, у девчонки! Стыдно им, видите ли, стало перед продавцами. В этом и состоит трудность усыновления. В понимании детеныша. Ну а у тебя как, Вера? Растет дочка?

– Растет. Все в порядке. Только работаю много, дочку почти не вижу. Утром в школе, я же домоводство веду, а ночью здесь вот подрабатываю. Устаю, сами понимаете. Но у меня и муж тоже труженик. Оба работаем, хотим кредит взять да дачу хорошую купить, где-нибудь в красивом месте, на реке или озере. Вот тогда брошу работу, переберемся с Маринкой на природу, пчел разведем, овощи выращивать стану… Мечтаю…