Взяв его, повели в дом первосвященника. «Тогда все ученики, оставив Его, бежали» (Мф. 26: 56). После всей предшествовавшей похвальбы это было недостойно. Возникает вопрос, что произошло бы, окажись рядом с Иисусом женщины. Трудно представить себе Деву Марию оставившей Своего Сына, или Марию Магдалину, или решительную Марфу покинувшими Учителя. Они бы яростно противостали храмовой страже, пролилась бы кровь. Все же не будем избыточно строги к апостолам: Иисус не просил их вступать в бой – совсем наоборот. Апостолы не поняли, что Спаситель намерен хранить кротость во время страданий, хотя сам Он довольно часто объяснял им это. Ученики растерялись. Воинственного предводителя меж ними не оказалось. Петр (видимо, это он отсек ухо рабу первосвященникову) не сумел их возглавить и тоже бежал. Правда, позже он пробрался назад и сел во внутреннем дворе дома, где содержали под стражей Иисуса. Три раза его спрашивали – дважды служанки и один раз кто-то из толпившихся на улице людей: «…точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя» – они намекали на его галилейский выговор. И каждый раз ученик отрекался: «…не знаю, что ты говоришь»; утверждал «…что не знает Сего Человека». Третий раз он даже поклялся, что не знает Иисуса. И вдруг запел петух, и Петр вспомнил, что Иисус предрекал его отречение, «и выйдя вон, плакал горько» (Мф. 26: 69–75).
А что же настоящий предатель, презренный Иуда? Матфей говорит: когда он осознал всю тяжесть содеянного, то «раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав Кровь невинную. Они же сказали ему: чту нам до того? смотри сам. И бросив сребреники в храме, он вышел, и пошел и удавился». Иуда и его преступление, равно как и его ужасная участь, послужили сюжетом для многих историй на ранних этапах становления церкви. Все, что нам известно: «Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников; посему и называется земля та “землею крови” до сего дня» (Мф. 27: 3–8). Она расположена на южном склоне долины сыновей Енномовых, возле Кедрона, и известна под арамейским названием Акелдама. «Землю крови», расположение коей определено весьма приблизительно, как и положение многих других упоминаемых в Евангелии мест, часто показывают туристам; и те, кто приходит помолиться за душу Иуды – загубленную или нет, мы не знаем, – могут, если им очень уж хочется, верить, что здесь – то самое место.
А потом был долгий суд, на котором Иисуса приговорили к смерти. Длился он всю ночь с четверга на пятницу, покуда на рассвете не пропел петух, и все утро пятницы. Собственно, было три суда: перед первосвященником, перед Иродом Антипой и перед Пилатом. Все евангелисты добавляют в описание этого суда какие-то свои подробности. По сути – возможно, того евангелисты и желали – все Четвероевангелие выносит горький, иронический приговор людскому суду и людскому понятию о справедливости. Ложь и клевета, предубеждение и лжесвидетельство, готовность лишить жизни Невинного – и при этом нежелание взять на себя ответственность, попытки переложить ее на кого-либо другого, трусость и малодушие всех участников и мерзкое, ничтожное пустословие – вот они, отличительные особенности суда, учиненного над Иисусом.
Первосвященник Каиафа страстно желал предать Иисуса смерти, но не смел вынести приговор самостоятельно и постарался возложить ответственность на Пилата. Пилат оказался не менее робким и нерешительным человеком. Узнав, что Иисус – галилеянин, он отослал пленника к Ироду Антипе: как он объяснил, Ирод правит Галилеей, а посему принять решения дулжно ему. А Ирод, узнав, что Иисус не желает оправдываться или молить о пощаде – Спаситель не признавал Своим судьей человека развращенного, по капризу танцовщицы приказавшего обезглавить Иоанна Крестителя, приходившегося Иисусу двоюродным братом, – отослал его назад к Пилату. Наконец, Пилат переложил ответственность за выносимый приговор на толпу, собравшуюся под его окнами: но вовсе не толпу настоящих иерусалимских бедняков, а загодя науськанную первосвященниками толпу наемников, заранее заучивших то, что им велели вопить их хозяева. Пилат приговорил Иисуса к смерти не потому, что уличил Его в чем-либо. И сам Пилат, и, что более важно, его жена были уверены, что Обвиняемый невиновен. Просто Пилат опасался, что еврейские вероучители донесут на него в Рим, а тамошнее положение Пилата было довольно шатким. И, пока разыгрывалась эта пародия на правосудие, за стенами дворца собралась кучка слуг и солдат, дожидавшихся, пока Иисуса отдадут им на поругание: они били Его, плевали Ему в лицо, надевали на тело Его грязные рубища, а на голову терновый венец и насмехались над Ним, всячески понося и унижая Его. Трудно сказать, кто вел себя ужаснее: власти предержащие или их приспешники, лебезившие и заискивавшие перед своими хозяевами. Иисус же, как и всегда, был милосерден: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»[2] (Лк. 23: 34).
Матфей говорит нам: Иисуса отвели в дом Каиафы, «куда собрались книжники и старейшины» (26: 57). Иоанн утверждает: сначала Иисуса привели в дом Анны, тестя первосвященника и его предшественника. Там собрали свидетелей, и Анна спросил Иисуса о Его учении. Спаситель сказал: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, чту Я говорил им; вот, они знают, чту Я говорил». И тут один из служителей, стоявший близко, ударил Иисуса по щеке и сказал: «так отвечаешь Ты первосвященнику?»
Иисус отвечал ему: «…если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18: 20–23). Анна решил связать Иисуса и отослать его со стражей к Каиафе с теми доказательствами, что смог наскрести. Им с Каиафой нужны были уважаемые иудеи, которые могли бы свидетельствовать, будто Иисус провозглашал Себя Спасителем, Царем Израилевым, Сыном Божьим – дабы, как говорит Матфей, они могли предать Его смерти (26: 59). Они нашли «много» тех, кто готов был лжесвидетельствовать, но не таких, как им хотелось бы. Иисус никак не отвечал им, и Каиафа воззвал к Нему: «…что же ничего не отвечаешь? чту они против Тебя свидетельствуют?» Но Иисус безмолвствовал. И первосвященник сказал Ему: «…заклинаю Тебя Богом живым, скажи, Ты ли Христос, Сын Божий?» Иисус говорит ему: «…ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мф. 26: 62–64).
Ответ довольно загадочный, и вовсе не тот, что хотел бы услыхать Каиафа. Это не было признанием, которое возмутило бы правоверных иудеев или убедило бы римлян в том, что Иисус – опасный заговорщик и бунтарь. Но Каиафа решил: этого должно хватить. Он объявил, будто Иисус богохульствует, и, якобы в порыве гнева праведного, разорвал на себе одежды. Согласно иудейским законам, существовало только два повода рвать на себе одежду: смерть и богохульство. В последнем случае рвали и верхнюю, и исподнюю одежды. Но первосвященник носил особый двойной нагрудник, порвать который было несложно, а особой ценности нагрудник не представлял. Закон предписывал тридцать девять правил, которые гласили: в случае богохульства дыра должна быть размером с кулак, и должна обнажаться грудь, и такую дыру никогда не следует заштопывать. Поэтому Каиафа разорвал обе части своего нагрудника, дабы явить оголенную грудь. Даже эта сцена с раздиранием одежды полна фальши и притворства. Каиафа остервенело рвет на себе одеяние и говорит: «на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его!» (Мф. 26: 65; Мк. 14: 63).
Присутствующие подхватывают: «Повинен смерти» (Мф. 26: 66). Потом, по словам Матфея, «они плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Мф. 26: 67–68). Когда же наступило утро, они повели Иисуса к римскому наместнику, правителю Понтию Пилату. По словам Луки (23: 1), «поднялось все множество их», и пришли они во дворец, и кричали, что Иисус «развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем», и «возмущает народ» (Лк. 23: 2–5). Пилат с отвращением наблюдал эту сцену. У него были собственные сведения о деятельности Иисуса, и он знал: все обвинения лживы. Пилат уже несколько лет занимал должность префекта, и его порядком раздражало религиозное неистовство евреев, с которым он уже дважды сталкивался прежде. Когда он, желая выслужиться перед своим римским начальством, внес в Иерусалим изображения Цезаря на древках знамен, священники негодовали. Еврейский историк Иосиф Флавий писал: огромная толпа религиозных фанатиков досаждала Пилату, требуя убрать изображения; Пилат поневоле приказал своим воинам разогнать толпу. А потом ему снова пришлось применять вооруженную силу – когда священники подняли толпы иудеев, протестуя против решения тратить деньги храма на строительство тридцатипятимильного акведука – чтобы провести воду в Иерусалим. Многие евреи погибли при стычке. В самом Риме жило множество евреев, занимавших высокое положение в империи, поэтому священники легко могли подать свои жалобы прямо императору. И действительно, спустя шесть лет подобные же столкновения между легионерами Пилата и шествием верующих – на сей раз самарян – послужили причиной жалоб в Рим, приведших к отставке Пилата («Иудейские древности», кн. 18, гл. 4, § 1–2).
