Осторожно сползаем и прыгаем по каменным ступеням.

На дне долины бежит быстрая речка. Берега обросли высокими кустами ольхи. На крутых каменистых террасах разрастается кедровый стланик. Пробираемся вверх по течению Хиинди, карабкаясь по обрывам и россыпям древних морен.

Вдруг путь. преградил отвесный каменный порог. Река не может проточить твердых скальных пород и срывается вниз шумным водопадом. Ребята, помогая друг другу, взбираются на скальную стенку. Стоим на «балконе» высоко над долиной в преддверии цирка. Перед нами открываются ворота в загадочный кратер.

Палатку Высокогорной станции поставили у подножия скалистой башни. Пик «Дождемер» — так называют ребята эту причудливую вершину, складывая на берегу озера пьедестал, из камня для цилиндра дождемера.

В бинокль на гребне барьера, запирающего кратер, различаю силуэты снежных баранов. Почуяв человека, обитатели альпийских высот скрываются в скалах. Этот барьер мои наблюдатели окрестили «Стеной баранов».

В 13 часов ребята взяли первый отсчет с приборов Высокогорной станции.

Обнаженные гривы и шлейфы еще не потемневших морен свидетельствуют о недавнем оледенении цирка. На скальных обрывах кратера ясно проступает граница светлых, словно обмытых скал. Выше скалистые стены потемнели от векового загара. Едва заметный порог отмечает границу светлых скал. Стланики ютятся там, подчеркивая эту линию, опоясывающую цирк на постоянной. высоте. Прицеливаюсь эклиметром— триста метров над ложем цирка… Не указывает ли угломер толщину ледника, заполнявшего кратер в недавнем прошлом?

Грызет тревога за судьбу ребят, оставленных на побережье. Решаю не откладывать похода. Уложив в рюкзак трехдневный запас продовольствия, отправляюсь в тяжелый путь по вершинам и перевалам. Хочу исследовать цирки и озера висячих альпийских долин.

Преодолев головокружительную кручу «Стены баранов», поднимаюсь на плечо ребристого пика. Глубоко под ногами, на дне цирка, белеет крошечная палатка наблюдателей.

Я стою на клочке гольцовой тундры на высоте 1400 метров. Каменистую россыпь устилает ковер сибирских лишайников. Ползучие ивняки блестят среди ягельников глянцевитой листвой, курчавится багульник, прижимаются к земле листики безъягодной брусники.

Высшая точка… Альтиметр показывает 1550 метров над уровнем моря. Пожалуй, это высочайшая сопка магаданского побережья. Вспоминаю недавний разговор с топографом в Магадане. Обязательно назову безымянную вершину — «Пик военных Топографов». Зато отлично виден весь северный берег, а дальше — огромный синий залив Одян и в голубоватой дымке сопки магаданского побережья.

Приникая к биноклю, ищу устье Умары. Отчетливо вижу игрушечную пристань рыбацкого поселка и левее, в устье Малой Умары, синеватую струйку дыма. Свиваясь в кольца, дымок поднимается из прибрежной зелени.

Сигнал… милые мои орлята!.

Три дня с двух до четырех часов наблюдатели Северной станции должны палить сигнальный костер. Дым означает: «Все благополучно, приборы действуют».

Опускаюсь на камни, стирая пот с лица рукавом брезентовой штормовки. Яркое солнце слепит глаза. Полной грудью вдыхаю чистый морской воздух, обвевающий вершину.

— Удача!

Теперь на трех станциях четыре раза в сутки ребята одновременно склоняются над приборами. Что покажут эти наблюдения?

Как хорошо на альпийских высотах, у неба! Видишь сокровеннейшие уголки высокогорья. Внизу — целая семья кратеров, они сошлись в сердце полуострова в царстве скал и каменистых россыпей.

Превратился в верхолаза. Трое суток, останавливаясь на короткие ночлеги, пробираюсь по лезвию гребня с перевала на перевал, штурмуя вершины; опускаюсь в лунные цирки, исследую озера, морены и водопады.

Сапоги не выдерживают бесконечных спусков и подъемов по острым, как бритва, плитам — отлетают подметки. Плоскогубцами прикручиваю подошвы проволокой к ранту — старый и надежный туристский способ починки в пути. Подметки на проволочных скобах не оторвешь и клещами.

Открываются тайны плоскогорья. Исследую пятнадцать кратерообразных цирков и убеждаюсь… что это не кратеры вулканов!

В каждом цирке — озера, иногда цепочки, лестницы озер, и везде они лежат на моренах недавно исчезнувших глетчеров. В цирках остались снежники, не успевающие стаять в короткое лето на северных склонах.

Строение морен убеждает, что ледники почти не двигались в долинах. Умирающие льды постепенно таяли, оседали, увлекая осколки пород. Стены рушились, образуя осыпи, ветры и морозы оканчивали работу мертвеющих глетчеров. Рождались круглые карстовые цирки, похожие на кратеры.

В нескольких цирках опять засекаю эклиметром линию бывшей кровли ледников. Получаю тот же отсчет: мощность льда достигала трехсот метров.

Кажется, в руках важное доказательство потепления климата охотского побережья? Потепления, охватившего в последнее тысячелетие северное полушарие и, несомненно, уничтожившего ледники в цирках полуострова.

Неожиданно нахожу альпийские снежники, совершенно розовые, будто облитые алыми лучами заходящего солнца. Микроскопические водоросли, не видимые простым глазом, окрашивают тающий снег.

Иду вперед, на север. Альпийский район остался позади, долина тонет в невообразимых зарослях. Здесь и непролазные ольховники, ивняки, и высоченные камчатские березы с необычайно белой для этих деревьев корой. В подлеске пышно разрастались рябина, жимолость, разнотравье и папоротники с громадными пальмовидными перистыми листьями.

Кедровый стланик разросся у самой воды чуть ли не в деревья, а на горных склонах почему то гибнет — хиреет, хвоя желтеет, и поредевшие ветви опускаются. Вытесняя погибающий стланик, на горные склоны выходят молодые камчатские березы, образуя целые рощи.

Постоянно встречаю представителей колымской тайги: багульник, карликовую березку, голубику, морошку невиданной на Севере высоты.

Гербарная папка распухла. Нести ее тяжело. Хватит — поворачиваю обратно к альпийским высотам. Меня интересуют моренные озера…

Снежники тают, питая их. На площади высокогорья в 450 квадратных километров насчитываю семьдесят пять озер. Озера невелики и переливают всеми оттенками голубого и зеленого цветов.

Измеряю температуру воды ночью и днем. Она колеблется от четырех до двенадцати градусов. Повсюду вижу ясные следы векового усыхания озер. Осушение и зарастание озерных террас отлично видно с перевалов, точно с вертолета.

Еще одно свидетельство потепления охотского побережья! Уж не потому ли так пышно разрастаются в долинах загадочного полуострова южные пришельцы?

…Ночной туман окутал ущелье сыростью. После ярких впечатлений альпийского похода не спится. Откидываю полог палатки, завертываюсь в одеяло и долго лежу с открытыми глазами, вдыхая прохладный влажный воздух.

Рядом, на мягкой подстилке из сухих трав спокойно спят орлята. В цирк Хиинди я спустился на третий день к вечеру, усталый, запыленный, в стоптанных сапогах, но счастливый: высокогорное сердце полуострова исследовано.

Ребята в альпийском цирке загорели. Приборы действуют безукоризненно. Метеорологическая площадка с дождемером, разборной мачтой, увешанной флюгерами, оживляет ландшафт пустынной котловины.

Хитроумные хлопцы умудрились измерить глубину озера на дне цирка. Чувствительные метеорологические приборы они принесли в горы, обернув автомобильной камерой. Орлята надули камеру, Юра заплыл на резиновом баллоне на середину озера и опустил самодельный лот.

Считая цирк кратером, ребята ожидали бездонных глубин. Но самодельный лот показал в самом глубоком месте двенадцать метров. Альпийский поход убедил, что вулканических кратеров на полуострове нет.

Палатка тонет в туманной мгле, и я погружаюсь в чуткий, тревожный сон.

Проснулся внезапно от какой то тревоги. Крутятся обрывки ускользающих мыслей: «Фумарола, проклятая фумарола…» Ага, вспомнил. Видел во сне Юшкевича, и во сне кольнула беспокойная мысль: «Ведь дым, замеченный хлопчиком в укромной бухте с вершины скалистой сопки, вырывался не из вулканической трещины: на полуострове никогда не было вулканов…»